И тогда я понял, почему она не хочет быть со мной, несмотря на мой статус и внешние данные. Потому что я, наконец, стал самым страшным.

Это осознание далось мне легко, но не принесло ощущения победы. Я успокоился и вернулся в номер. За окном святила полная луна, я сел около него и стал рассматривать звездное небо. Вскоре я увидел какое-то движение на переднем плане. По оконной раме полз муравей. Даже здесь, в таком дорогом отеле. Теперь мне стало окончательно невыносимо.

Я спустился вниз и сказал заказать мне такси до дома.

На следующей неделе два человека пытались уйти от меня. В первый же день Аврора подала заявление об уходе. Я его не подписал, напомнив ей о проблемах с поиском работы, если она не будет работать в «Кеплер-22». Но также я извинился за то, что было в ее номере, объяснив это чрезмерным количеством выпитого алкоголя. Я пообещал, что больше подобного не повторится. Мне показалось, что когда она это услышала, ей стало легче, но она по-прежнему говорила, что я не имею права угрожать ей и не подписывать заявление. Однако она делала это без экспрессии, поэтому я предположил, что не так уж она и зла. Также это могло быть особенностью ее темперамента, но я не стал дифференцировать. Когда Аврора выходила из моего кабинета, она сказала совсем тихо, что нужно быть добрее к людям.

Я мог бы ожидать, что Аврора перестанет ходить на работу, но она делала это исправно. Теперь я смотрел на нее только, когда был уверен, что она об этом не знает. Поэтому у меня реже получалось наблюдать за ней, но я научился представлять, что Аврора сидит со мной в кабинете, когда я один.

Я не сдался насчет нее, но пока сделал паузу и не думал о том, как ее получить. Меня, наконец, стала больше занимать работа, чем женщина. Млечный Путь теперь вел более агрессивную политику по отношению к Большому Магелланову Облаку, и я не мог сказать с абсолютной точностью, но мне казалось, что это происходит потому, что правительство ожидало большую партию химического оружия в ближайшее время.

Вторым от меня снова попытался уйти Процион. Я даже смог узнать, почему именно сейчас. Однажды вечером я услышал крик Проциона на улице у моего дома. Я осторожно выглянул в окно и увидел, что он стоит во дворе вместе с Кассиопеей. Ее голоса я не слышал, потому что она разговаривает тише, так что я осторожно спустился вниз и встал у двери. Начала разговора я не застал, но быстро разобрался, о чем они. Процион кричал:

— Я не могу переехать к тебе в дом твоего проклятого брата, на которого я работаю! Который платит мне деньги, от которого я зависим! Чьим приказам я подчиняюсь! Я вообще не должен быть с тобой!

Кассиопея, в отличие от него говорила спокойно и насмешливо:

— То есть, ты хочешь жить со мной, но из-за своих комплексов и задетого мужества, ты не будешь? Я поняла. Я могу переехать к тебе домой.

— Ты?! Ты видела вообще мой район? Бывала твоя тепличная утонченная натура в местах, где тебя огреют мусорным ведром по голове, если ты выходишь покурить на лестницу, чтобы забрать всего лишь твою пачку сигарет? Это унизительно приводить тебя туда, понимаешь? Ты, избалованная фифа, сама захочешь оттуда сбежать на следующий день!

— Процион, ты преувеличиваешь опасность и убогость своего района, чтобы создать нужный эффект социальной пропасти между нами. Если мы перевезем фортепиано к тебе, и ты покажешь мне автобусы, которые бы отвозили меня до консерватории и библиотеки, мне будет совершенно безразлична окружающая меня обстановка.

— Фортепиано, да? На автобусе до консерватории?!

— Или ты можешь возить меня сам на машине, это не имеет значения. Я уверена, что в консерватории мне платят меньше, чем тебе Кастор. Так что можешь не чувствовать себя уязвленным, ты по-прежнему сильный и мужественный.

— Вот именно Кастор, твой брат! Ты и сама привыкла жить в роскоши за счет него, и это нормально, потом что он твой брат, а ты не замужем!

— В нашем разговоре становится слишком много сексизма и абсурда. Я не могу понять, почему мы, два взрослых человека, не можем съехаться, когда есть и желание и возможности?

— Потому что я вообще не имел права заводить с тобой отношения!

До этого момента я слышал, что Процион не стоит на месте. Его переполняли эмоции, и это заставляло его ходить (эмоции удивительным образом преобразуются в кинетическую энергию). Потом он замер, затем его шаги стали приближаться к двери. Процион каким-то невероятным образом понял, что кто-то (я) стоит за дверью. Поэтому мне пришлось подняться наверх в комнату, и окончание разговора я не услышал.

Ночью в Туманном Лесу, где Кассиопея была ребенком, хрупкой девочкой, а не взрослой сильной женщиной, она обнимала Проциона и просила не уходить. Он не пытался ударить ее Копьем, как всех остальных, вместо этого он разодрал ногтями в кровь тыльную сторону своих предплечий. Я не мог понять их чувств, потому что сам я был едва способен на эмоции.

Но мне хотелось, чтобы у них с Кассиопеей все было хорошо. У Кассиопеи потому, что она — моя сестра, а у Проциона потому, что в таком случае он будет лучше выполнять свои обязанности. Если это возможно при условии, что они должны быть вместе, то пускай. Поэтому я пошел на риск. Если я и стал самым страшным, то Процион оставался человеком, который ничего не боится, поэтому я не знал, испугается ли он предавать меня. Логический парадокс. Отныне меня должны бояться все, но он не боялся никого. Всеразрушающее ядро и неразрушимая стена. У парадокса не было решения, но я рискнул. Когда Процион заявил, что больше не работает на меня, я, вместо того, чтобы напомнить ему о компромате на него, рассказал про проект «Горизонт событий». Он слушал, замерев на месте. Когда я закончил, Процион широко улыбнулся.

На данном этапе, когда разработки были практически готовы, мне предстояло много разговаривать с людьми из Министерства обороны и военными, и я решил брать Проциона с собой на переговоры. Он не принимал в них участия, но присутствовал с позволения моих собеседников.

Еще через две недели я, не задумываясь, подписал согласие на испытание оружия на людях. Я раньше не знал о такой необходимости, но оказалось, это было обязательным пунктом. Гиансар обзавелся на работе «страдающим виварием» (так он его называл), но испытаний на животных было недостаточно для того, чтобы утвердить проект. Я понимал, что это совершенно не гуманно, но если оружие будет применено на практике, то никого потом не будет волновать, каким образом его испытывали на этапе разработки.

Тем не менее, посторонним нельзя было знать об этом. Даже в лаборатории я никому не сказал, правительство должно было прислать своих химика и врача. Заранее знал лишь Процион, потому что он встречал конвой с испытуемыми. Гиансару я собирался сказать только утром в назначенный день, потому что боялся его протеста. Несмотря на то, что Гиансар попал под влияние Ботейн, я по-прежнему считал его добрейшим человеком (но ненадежным). Испытывать оружие на людях ему было бы не только противно, но и больно. Но так как это Гиансар руководил разработками, я не мог его не оповестить. Подумав, я решил, что и Ботейн узнает. Вовсе не из-за того, что благодаря ее формулам «Горизонт событий» существует, а потому, что она смогла бы утихомирить Гиансара.

Утром того самого дня я постучался к ним в комнату. Мне открыла Ботейн. Ее волосы были уже уложены, глаза накрашены, но, наверное, я застал ее как раз в процессе нанесения косметики, потому что ее обычно яркие губы были бледны. Ботейн была в короткой ночной рубашке, в которой приличная женщина бы не стала открывать дверь чужому мужчине.

— Кастор! Не ожидала увидеть тебя так рано. Зайдешь? Гиансар сегодня уехал на работу совсем рано, потому что ночью ему пришла какая-то идея по оптимизации процесса, но он толком ничего не рассказал.

С тех пор, как проект был запущен, она всегда говорила со мной радостно и мило. Я сказал:

— Мне обязательно нужно с ним переговорить до двенадцати дня. В главном офисе я не появлюсь, поэтому передай, чтобы он приехал по этому адресу. И сделай так, чтобы эту информацию услышал только он.