Террап подошел к Фурзду. Фурзд встал, они пожали друг другу руки. Террап сразу отошел к другим, а потом вскоре исчез, уехал, покинул народ. «Психология элиты, в сущности, мало чем отличается от психологии народа, – подумал Фурзд, – за исключением нескольких человек». Воспользовавшись уходом Правителя (Президента), Фурзд совсем не демонстративно, а осторожно ушел.

Возвращаясь домой, он вспомнил слова Тувия о пришельце. «Надо призвать Таниру, загадочную дочь своего отца, и пришельца ко мне, – решил он. – Надо бы поговорить с этим пришельцем всерьез». А когда почти подъехал к дому, захохотал, громко и как-то грозно, когда в уме всплыл извивающийся зад лошадки Правителя. И этот хохот продолжался до двери в спальню, где его ожидали, лежа в постели, двое голых молодых парней – из Страны деловых трупов, купленные Фурздом и перевоспитанные, по существу, до кончиков волос.

Валентин целый день приходил в себя от такого путешествия. Танира покинула его. В их лагере Потаповы встретили Валентина по-прежнему радушно, угостили ужином, и он, почти убитый этим миром, лег спать, а на следующий день как будто бы все изменилось. Потаповы жили определенным, старорежимным, можно сказать, распорядком дня. Все было на месте, все было аккуратно и по душе. Утром молитва, завтрак, работа. Оказалось, в саду близ этого дома было что-то похожее на огород, и Сергей копался в этом огороде, помогал Даше. Все это означало какую-то нормальность. Огород, правда, был неким подобием огорода, и тем не менее что-то там росло. Сергей тогда сказал Валентину:

– Валя, это спасает, иначе я бы сошел с ума. Потаповы спасли меня тем, что ввели этот древний великий порядок дня: молитва, завтрак, работа, а после работы обед. Потом, ты учти это, Валя, обязательно послеобеденный сон. Это так помогает. Вдруг в сознании возникают какие-то мысли, образы того века, из которого мы пришли. Все это так умиляет душу, что на минуту остальное кажется сном. Потом мелкие заботы по дому, они всегда есть, старикам ведь надо помогать, – продолжал Сережа. – Обязательно полдник и что-то вроде чая. Нормального чая здесь нет, но есть какие-то намеки. После чая отдых, беседы, прогулки. Мы избегаем, конечно, идти туда, где безумная Юлия.

– Кто она такая? – спросил Валентин.

– Это трагическая история, девушка из ХХ века. Она попала сюда при мне, когда я уже был здесь, – ответил Сергей, – на моих глазах. Она не выдержала, хотя она и была верующая. И как-то молниеносно на глазах сошла с ума. Но сошла с ума, сохраняя свой ум. Она живет одна, и в глазах ее нет ощущения бедствия. Не знаю, может быть, кто-то ведет ее изнутри, не могу понять, как она жива. Мы относим ей еду и все, что надо. Но общаться с ней трудно, особенно Потаповым. Я-то поэт, для меня безумие – поэзия, – продолжал Сергей.

Действительно, Потаповы, которые вносили строгость в распорядок дня, посоветовали Валентину присоединиться к Сергею там, в огороде. Валентин с удовольствием согласился. Вместе они что-то копали на грядках, и казалось, что это не какой-то век после конца мира, а чуть ли не подмосковная дача. Но иллюзии рассеивались быстро: то птицы кричали бесподобными, совершенно не птичьими голосами, то деревья вызывали какой-то странный невольный страх. Издалека, из-за деревьев, доносились крики безумной Юлии. Но все же, все же… Валентин произнес про себя:

«Да, благодаря Потаповым здесь можно не сойти с ума, можно жить».

За обедом шутили, и Потаповы явно намекнули на одно обстоятельство: Даша подрастала. Надо бы ей замуж. Единственной кандидатурой был, конечно, Сергей. Валентин появился потом. Да и он еще не привык и немного был другой. «А Сергей, – думал Потапов, – хоть и немножко шальной, но все равно православный и очень даже подходит, да и в конце концов надо жить так, как будто ничего не произошло. Господь тогда простит нас и выведет туда, где наше место, которое мы заслужили. Да и за обедом было видно, как Дашенька краснела, когда обращалась к Сергею, и Сергей был ответно нежен с ней. Это так умиляло Валентина, что он опять впадал в состояние, когда словно и не было никакого конца мира и никакого полуада вокруг. Он представлял себе возможное венчание в этом полуаду. «Вот это будет красота, вот это будет победа. Брак в аду, заключенный на небесах, – это действительно что-то, чего не было», – думал Валентин. Так прошло два дня. На третий день явилась Танира. Она пришла, красивая, быстрая, даже стремительная, появилась в доме, словно зажегся свет иной. Валентин вздрогнул, увидев ее. Танира улыбнулась и сказала:

– Валентин, еще одно путешествие со мной. Ничего страшного, вы всегда в безопасности.

Опять улыбнулась. Валентин, который этой ночью переживал все изгибы той странной беседы с Тувием, спросил ее:

– Мы едем к нему, к Тувию?

– Нет. Тувий умер.

– Умер? – спросил Валентин.

– Да, умер, мы, как и вы, умираем, – опять улыбнулась Танира. – Мы едем к еще более важному человеку. Просто для разговора. Он хочет побеседовать с тобой. Я буду переводчицей. Я буду рядом с тобой.

И она сделала какое-то невольное движение в его сторону. Валентин заметил это. Ему стало легче и страшнее. Они вышли, простились с Сергеем и Потаповыми и вскоре опять покатили по пустынной дороге в столицу. По пути Танира призналась Валентину:

– Ты знаешь, я сегодня убила человека.

Валентин похолодел:

– Как убила? За что? Почему?

Танира удивилась:

– Ты еще ребенок. Все было по закону. Ничего против закона я не совершила. Я утром рано шла по дороге на окраине города, вдали лес начинался, и встретила человека. Я всегда вооружена, увидела и убила его.

Валентин не знал, что сказать:

– Увидела и убила? Достаточно увидеть, чтобы убить?

– Именно. У нас есть такой закон. Если ты встречаешь где-то в одиноком месте, на дороге, на окраине человека, одного человека или даже группу людей, и ты видишь и чувствуешь, что этот один может тебя убить, или изнасиловать, или совершить что-то еще, а это часто бывает у нас, то ты имеешь право, даже не будучи полностью уверенным в том, каковы будут его действия, убить его. Убить, чтобы спасти себя.

Валентин ничего не ответил.

– Ты молчишь? Но я поступила нормально, так поступают все. Я почувствовала, что этот человек может представлять опасность для меня. Так часто бывает на наших дорогах. Идешь – и встретишь свою смерть, и поэтому закон разрешает предотвратить собственную смерть другой смертью. Иногда выхода нет, у нас часть убивают на дорогах, я защищала себя и больше ничего.

– Но ведь он… но ведь он не проявлял… – запнулся Валентин, – но ведь он ничего еще не сделал…

– Если бы он что-то сделал, он сделал бы это молниеносно. Я была бы убита. Нет, я хочу жить. И я убила его. Это нормально, все по закону.

Валентин вздохнул:

– Однако же и законы у вас…

Танира засмеялась:

– Каков мир, таковы и законы. Ничего нельзя сделать, мы живем в таком мире. Я хочу жить, и знаешь для чего?..

Дальше они ехали молча.

Валентин чувствовал какое-то дикое отчуждение от Таниры. Она убийца, и в то же время в душе и даже в телесной оболочке рождалось какое-то потаенное стремление к ней, какой-то потаенный сдвиг, как будто она сама была тайной.

Танира смотрела на него добродушно и со снисхождением. Скоро подъехали к огромному зданию.

– По-нашему это дворец, – сказала Танира.

– Довольно мрачно для дворца, – проговорил Валентин.

Но они прошли через охрану, через другую охрану, через коридоры, пока не попали в роскошную не то спальню, не то кабинет. В этой комнате было три дивана, большие кресла, круглые столики, совсем как до конца мира. В кресле уютно и мрачно сидел Фурзд. Перед ним был не круглый стол, а длинный прямоугольный столик и рядом диван. Жестом он пригласил сесть Таниру и Валентина. Никаких угощений, никаких проявлений симпатии, все сухо и как-то мрачновато, гостеприимство в чем-то выражалось, в чем-то, но мрачновато.