Я и трое парней двинулись дальше по направлению к моему дому. Мы шли и беспрестанно смеялась. Мне было радостно от всего: от людей, проходивших мимо, от пламенеющих даже в темноте кустов роз, от своих спутников, то и дело отпускавших шуточки, иногда не совсем приличные, от Мишки, и от его теплого и внимательно взгляда.
У моего дома мы остановились, и я, нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, сама протянула Мишке руку для поцелуя. Я хотела повторить то, что произошло вчера. Я хотела испытать чувство уверенности, что я не ошиблась в нем, в своих ощущениях: это только мое, и только для меня. Я молча смотрела на Мишку во все глаза, требуя этого подтверждения. И Мишка подтвердил: он, как и вчера, взял мою руку, склонился над ней и прижался губами к коже. Вчера это был ожег, сегодня же я прочувствовала все: его дыхание, мягкость горячих губ, и неожиданная нежность его пальцев.
Торжественно и медленно я высвободила руку и как победительница направилась к дому. Сообразив, что я никому не сказала ни слова, обернулась, произнесла «до завтра», и ушла.
Ночью, слушая шепот листьев сирени и пение цикад, я поняла, что влюбилась. Сильно, до одури и, как мне казалось, навсегда.
3.
Утром я проснулась от громкого мяуканья котов, больше похожего на плач младенцев. Кошачий крик стоял такой силы, что даже бабушка не выдержала и принялась поливать неприятелей водой. Наконец, коты разбрелись в разные стороны, зло поглядывая друг на друга, а я, окончательно проснувшаяся, направилась на террасу выпить чай.
За столом сидела наша соседка Мария Степановна. Я в очередной раз восхитилась этой стареющей дамой. Лет ей было примерно столько же, как и моей бабушке, под семьдесят, но слово «бабушка» в отношении Марии Степановны было не применимо. Длинные седые волосы она собирала на затылке с помощью шпилек, небольшие серьги с рубинами выглядели какими-то старомодными, но шли Марии Степановне невероятно. Она носила вышедшие из моды платья и одну и ту же брошь, которую прикалывала чуть ниже воротничка. Однажды, когда мне было лет десять, я попросила Марию Степановну показать поближе ее любимое украшение. Соседка отстегнула брошь и бережно положила ее на мою ладошку:
– Эту вещицу мне подарил мой покойный муж на годовщину нашей свадьбы, с тех пор я ее не снимаю.
Я не увидела ничего примечательного в подарке – белый овальный камушек, на котором высечен женский профиль.
– Тут какая-то женщина. – произнесла я, и, потеряв к броши интерес, вернула ее обратно.
Мария Степановна чуть улыбнулась, заметив мое разочарование.
– Это я, мой профиль на камне.
Я, помню, очень удивилась услышанному:
– Ваш профиль? И вы с тех пор носите ее, не снимая?
– Да, уже более сорока лет…
– А где ваш муж?
– Погиб давно. Эта брошка – память о муже и о той жизни, которой уже не будет никогда. Я очень любила своего супруга, скучаю по нему по сей день. Все говорят, что время лечит, нет, не лечит, поверь мне, Нина. Время учит жить тебя с потерей, а еще учит ценить жизнь. И я продолжаю любить мужа и продолжаю ценить жизнь.
После этого разговора я впервые задумалась: что есть любовь, что есть жизнь, что есть смерть, и что есть верность. Тогда я, конечно, не нашла ответы. Правда, не могу сказать однозначно, что и теперь знаю их.
Мария Степановна давала частные уроки по игре на пианино детям. К ней приводили ребят со всей Одессы. Даже Толя Мустафа – известный авторитет, присылал к нашей соседке свою толстую неповоротливую дочь Люсю. Когда Толя Мустафа сталкивался на улице с Марией Степановной, то он почтительно здоровался с учительницей, справлялся о прилежании дочурки и интересовался, не нужна ли Марии Степановне его помощь.
Черный старый немецкий инструмент занимал в ее комнате практически все пространство, но Марию Степановну это не смущало. Из ее открытого окна часто можно было слышать незатейливые пассы учеников, а когда Мария Степановна сама садилась за свое фортепиано и начинала играть, замирал весь двор. Бывало, что и с улицы к нам заходили люди, чтобы послушать льющуюся из открытого окна музыку. Исполнительница была действительно талантлива; после ее выступлений у людей лица становились светлее, добрее. «Цель музыки – трогать сердца» – эту фразу немецкого композитора Баха Мария Степановна претворяла в жизнь ежедневно через свое исполнение и кропотливую работу с учениками.
Меня Мария Степановна обучала бесплатно, по-соседски. Я была хорошая ученица, но крайне неорганизованная, частенько забывала прийти в назначенное время. Мария Степановна терпеливо объясняла важность наших уроков. Учителем она была строгим, и все же к ней тянулись многие дети и взрослые. Один мой дед недолюбливал ее, что не являлось чем-то необычным, зная его тяжелый характер. Мария Степановна очень тепло относилась к моей бабушке, хотя между ними на первый взгляд не было ничего общего. Тем не менее, они друг другу симпатизировали, всегда были рады увидеться, и бабушка часто приглашала в гости соседку.
Мария Степановна рассказала мне, что у нее появились новые ученики, спросила, как у меня дела и немного пожурила:
– Нина, сейчас каникулы у тебя, а ты все никак не найдешь время позаниматься игрой на фортепиано.
– Исправлюсь! Торжественно клянусь и обещаю, – ответила я и улыбнулась.
Мария Степановна посмотрела на меня пристально:
– Как разберешься со своими делами, приходи, я с удовольствием поиграю с тобой в четыре руки.
Мы пили чай, беседовали о том, о сём, и потом Мария Степановна принялась описывать свой утренний поход за продуктами.
– Я, Нина, сегодня встала пораньше, чтобы на рынок сходить. Жара стоит с самого утра. Так вот, купила я овощей, зелени, яиц, и уже думала уходить, как вдруг слышу, как кто-то предлагает приобрести свежую рыбку. Я на голос этот и пошла. И не зря! Выбор оказался роскошный, рыба вся свежая… Я, знаешь ли, не сразу узнала подругу твою. Светланой, кажется, ее зовут…
Мария Степановна замолчала, но у меня почему-то екнуло сердце. Я ведь знала, просто так моя соседка ничего говорить не будет. Пустые сплетни она не собирала и не разносила. Значит, что-то серьезное.
– Знаешь, Нина. У каждого человека в жизни бывают тяжелые времена. И хорошо, если кто-то будет рядом и поможет. Или просто подскажет. Каждый может оступиться, Нина. Каждый.
Мария Степановна строго посмотрела на меня.
– Нина, Свете нужно помочь.
Я растерялась.
– Что-то случилось? Я ничего не знаю, вроде все как обычно…
– Вам нужно уговорить ее бросить рынок.
– Ах, это? – я с облегчением выдохнула. – Не бросит Света рынок, деньги ей нужны.
– А надо бы.
– Мария Степановна, работать на рынке – это по-вашему оступиться? Я так лично не думаю.
– А я разве сказала, что быть продавцом зазорно? Я про другое. Света пьет.
– Я не замечала…
И прикусила язык. Я не то что не замечала, нет, просто я не обращала на нее внимания. Мы не так близки со Светой, как с Изкой, но общаемся часто, гуляем вместе. В памяти встали всплывать все наши прогулки, и я с ужасом поняла, что выпивает Света почти каждый день. Я посмотрела на Марию Степановну, но не выдержав строгого взгляда, закрыла лицо руками.
– Нина, ей надо учиться, она успеет еще заработать деньги. Пойми, что всю жизнь работать на рынке – это не для нее. Да и пьют там, будь здоров! Хорошая торговля – пьют, плохая – тем более пьют. Погубит себя Светлана.
– Вы, наверное, знаете, что отец ее не работает, он инвалид и он пьет.
– Поговорите с ней.
– А если Света не послушает? Она упрямая…
Мария Степановна слегка склонила голову набок.
– Тогда идите к отцу.
Мария Степановна, попрощавшись, отправилась к себе домой, а я продолжала сидеть. Тут нужно было хорошо подумать, как подойти к этому делу. Мне искренне было жаль подругу, я вовсе не хотела, чтобы Света спилась. Ей и так по жизни не очень-то везло. Не все родители заботились о своих чадах, как, например, мои родители, или родители Изки. А здесь и вовсе: она сама себе и мать, и отец.
