Не отдавая себе отчёта, я поменяла полосу и поравнялась с минивэном. Моя рука отлипла от дуги руля и прилипла к клаксону. И счастье, иначе бы я не удержалась и показала идиоту средний палец. Я была уверена, что за рулём минивэна окажется женщина, но даже круглое лицо мужика меня не остановило.

— Что ты делаешь, Кэйти?!

А я не знала, что делаю. Я просто не могла остановиться. Хорошо ещё не перестроилась прямо перед его носом, но водитель минивэна всё же съехал на запасную полосу к ограждению и остановился.

— Он сейчас вызовет полицию! — закричала мне в ухо Аманда.

— Это я сейчас вызову! — ещё истеричнее завопила я. — Он почти убил нас, дебил!

— Поехали!

И Аманда вцепилась в руль, не давая возможности повернуть. Я нажала на газ, и она выдохнула.

— Ты просто идиотка! А если он вооружён?

Я выдохнула. Шумно. Кислый ком уже долбил в зубы, но я сумела загнать его обратно. Аманда наконец опустила стёкла, пытаясь остудить мою голову. Лоб вспотел, и очки скользили по влажной переносице. Пришлось задвинуть их на волосы. От яркости солнца заслезились глаза. Или из меня слезами решил вытечь адреналин. Подмышками уже явно расползлись тёмные круги. Лучше бы надела вчерашнюю майку.

— Я не ожидала от тебя такой дури! — не успокаивалась Аманда, выискивая взглядом дрожь в моих пальцах. — Я могу сесть за руль.

— Я нормально доеду. Только отцу ничего не говори.

Я зря высказала просьбу. Аманда прекрасно понимала, что милого Джима сейчас нервировать нельзя ни в коем случае.

Отец выглядел осунувшимся и будто вообще не обрадовался нашему приезду, чувствуя в щенячьем взгляде Аманды подвох. Только собака счастливо крутилась вокруг нас. Я даже тихо спросила про здоровье, но отец отмахнулся:

— Работы много.

И чтобы я точно поверила, даже отказался от фильма, закрывшись в комнате с ноутбуком. Мы взяли собаку и пошли гулять, стараясь не смотреть друг другу в глаза. О том, чтобы поговорить нынче не могло идти и речи. Мы даже не стали засиживаться допоздна, не находя нейтральной темы для разговоров — обе хотели, чтобы скорее наступило утро и принесло хоть какую-то развязку.

Решив не портить воскресный завтрак, я промолчала. По его окончанию отец вознамерился покосить газон — в воскресенье? И даже не предложил никуда поехать, хотя собака не давала ему прохода. Я решила не ждать и, как только он выключил косилку, подошла к нему для тихого разговора. Тихого, но быстрого.

— Пап, можно Аманда поживёт у нас немного с ребёнком, пока он дорастёт до яслей? — выдала я на одном дыхании.

Отец продолжал спокойно скручивать провод.

— Она же едет к матери.

Это даже не был вопрос.

— Она не хочет жить с матерью. Ну, я тебе говорила. Так можно она поживёт у нас?

Это тоже не походило на вопрос. Мой голос совсем пропал к концу фразы.

— У нас? Ты тоже собираешься бросить учёбу?

Я нашла спасение от тяжёлого взгляда в розовом кусту.

— Конечно, нет! Я буду приезжать на выходные.

— А всю неделю она будет жить со мной, так?

Я кивнула. Отец повесил скрученный провод на крючок и едва не закрыл на меня гаражную дверь. Размашистой походкой он прошёл на кухню, где Аманда продолжала сидеть за пустым от грязной посуды столом.

— Я не собирался это говорить, — отец отодвинул стул и сел, а я осталась на пороге, испугавшись стальных ноток в его голосе. — Я не должен это говорить. Я тебе не отец. Я посторонний человек. Но я не могу просто молча указать тебе на дверь. И тут дело не только и не сколько в моём желании или нежелании помочь, а в том, — отец замолчал, переводя дух, но глаз от лица Аманды не отвёл. — А в том, что если я оставлю тебя в своём доме, я окажу тебе медвежью услугу, а я боюсь причинить тебе боль, слишком много ты её уже испытала.

Он снова замолчал, но ни одна из нас не думала вставлять реплику.

— Я не спрашиваю тебя о причинах конфликта с матерью. Я не желаю ничего знать. Я только пытаюсь объяснить тебе, что твои личные желания остались в прошлом. Сейчас на первом месте человечек, который сидит в твоём животе. Да, судьба оставила его без отца и повесила на его мать незапланированные проблемы, но это данность. Она есть, её надо принять и не прятаться за чужой спиной, а моя спина чужая, пойми это. Я не могу участвовать в твоей судьбе, не объяснив причины помощи, а я не желаю говорить твоей матери, что её дочь не желает жить с ней под одной крышей.

Он сделал паузу, но так и не дождался ответа:

— Аманда, ты не можешь, не имеешь права в сложившейся ситуации играть в обиженную девочку. Там, где заканчивается детство, начинается ответственность. Я говорил своим сыновьям, что любая женщина, которую они укладывают в свою постель, потенциальная мать их детей, и они несут ответственность за возможные последствия. Я просил их не терять головы и предохраняться. Но так же говорил, что если случится осечка, чтобы они не сбегали, а шли ко мне — я несу ответственность за своих детей и за внуков тоже, если дети не могут полностью взять её на себя. Такая же ответственность лежит на твоей матери, и она принимает её, а ты, как ребёнок, закрываешься в комнате, хлопнув дверью, и нарочно громко ревёшь, чтобы она пришла первой мириться. Она уже пришла. Точка.

Отец поднялся и, схватив со стола газету, которую начал читать до завтрака, вышел во двор к лежаку. Я стояла пришибленная, боясь даже поднять на Аманду глаза. Если отец хотел отказать в помощи мягко, у него это не получилось. Аманда продолжала молчать и даже не двигала по скатерти пальцами. На столе осталась лежать наполовину опустошённая коробка с шоколадными сердечками.

— Хорошо, что сейчас утро. Я хочу уехать.

Я и не сомневалась в её желании. Мне самой не хотелось оставаться в Салинасе. Отец должен был предугадать наше решение, но не вернулся в дом, даже заметив наши сборы. Мы так и не сказали друг другу «пока».

Глава шестьдесят седьмая "Дождь с примесью слёз"

Дни в молчании хуже дней в ругани. Я молча взяла на себя вину за отказ отца. Я могла отговорить Аманду от поездки в Салинас, если бы проявила хоть малость настойчивости, но я пустила всё на самотёк: мои жалкие вопли протеста не приравнивались даже к лилипутским шажкам. И Аманда имела полное право злиться. Я точно знала, что отец откажет, а она надеялась. Вернее даже ни на минуту не сомневалась, что милый Джим распахнёт перед ней двери своего дома.

Вина за содеянное легла на одно плечо и невысказанная обида Аманды — на другое, ещё сильнее сгорбив меня над компьютером. Её игнорирование лишь в одном было хорошо — Аманда не критиковала мою работу. Однако непрерывные часы перед экраном всё равно не переводились в качество проектов. В голове шумело от духоты и роя досадных мыслей. Я не находила слов для оправданий, как и Аманда — минуты их выслушать, потому что с головой ушла в рисование.

Она рисовала акварелью и развешивала будущие открытки сушиться на веревку, протянутую от дверцы верхнего кухонного шкафчика к жалюзям на балконной двери. Краски менялись, модель оставалась неизменной — она сама. Беря за основу рисунки, которые сфотографировала в студии и профессиональные портреты, сделанные Логаном, Аманда создавала лёгкие, словно парящие фейри, силуэты беременной женщины, сдабривая их то облаками, то морем, то детской вещичкой.

Готовые открытки превращались в поздравления с беременностью или оповещения будущего отца или родителей о грядущей смене статуса. Даже художественно обрезать углы не нужно и ленточки привязывать лишнее. Однако Аманда делала и эти, и множество других манипуляций прежде, чем выставить на продажу готовый продукт. И он пошёл, десяток открыток раскупили меньше, чем за три дня, и Аманда принялась за новые, а я… Я нашла повод помириться и надеялась на положительный исход дела.

Аманда больше не ждала меня к обеду. Эти дни мы ели врозь, занятые каждая своим делом. Аманда попыталась сгладить углы, заявив, что не может предсказать, что и когда в неё влезет. Настаивать на правде, только усугублять ситуацию, и я решила обедать в кафетерии. За эти месяцы правильного питания я позабыла вкус китайской и мексиканской еды и теперь набросилась на неё изголодавшимся зверем. Но ссора продолжала горчить на кончике языка, портя самое вкусное блюдо.