Я поняла, наконец, своим наивным детским мозгом, что возвращать домой меня эти люди не собираются. И бочком стала приближаться к выходу из корабля. Пока милая чета припиралась, я успешно преодолела кессон, нажала на кнопку, открывающую наружную дверь, вылезла, стараясь не касаться ещё не остывшей обшивки… И оказалась посреди джунглей Леталики. Весьма логично, ведь бандиты не могли себе позволить посадить краденый корабль без номеров в каком-нибудь городе.

– А ну стой, мерзкая маленькая метиска! – донёсся из кессона рык Шафранта. Я нажала на кнопку закрытия люка и, обжигая ноги об расколённую почву, выжженную посадочными двигателями, бросилась бежать. За мной последовал Грюнтер – жёлтый всегда посылал его выполнять пыльную работёнку.

Стоило мне углубиться в лес на несколько десятков шагов, как среди стрекотания бесчисленной живности я различила ритмично кричащие голоса и барабанный бой. Зелёный перестал преследовать меня, подчинившись Шафранту, голосящему:

– Стой, стой, придурок, там летойцы! Они тебе кишки выпустят и съесть заставят! Быстрей на корабль, кретин!!

Затаившись в зарослях, я видела, как закрылся люк корабля, слышала усталый гул стартовых двигателей. Через несколько минут я, восьмилетняя девочка, осталась одна в гуще первобытных джунглей Леталики. Точнее, наедине с толпой агрессивно настроенных аборигенов, которые, к счастью, пока меня не обнаружили.

Как я узнала, выглянув из своего укрытия (густых зарослей кустарника, обрамлявшего просторную поляну), дикари были слишком заняты, чтобы заметить меня: они проводили странный, пугающий ритуал. Группа из трёх-четырёх десятков человек выстроилась в нестройные ряды по периметру поляны, кричала что-то, похожее на ритмичные речёвки спортивных фанатов, и приплясывала. В центре утоптанного пространства возвышался толстый столб, изукрашенный резьбой и пёстрыми узорами. К нему двое дюжих одетых в пончо парней (синий и оранжевый – вот странно!) привязывали отчаянно сопротивлявшегося подростка, голого по пояс и… Я даже сначала не поняла, чем меня смущает его тёмно-фиолетовый оттенок, и только через несколько секунд осознала, что он не фиолетовый, а чёрный!

Мальчишка рычал, как дикий зверь, и пытался даже укусить своих мучителей, но его движения были хоть и сильны, но до странности неловки. Я с ужасом ожидала, что они будут мучить его или сразу убьют, но соплеменники, убедившись в крепости верёвок, завершили свой обрядовый танец и убрались восвояси.

Оставшись один, подросток тихо заплакал, вяло дёргаясь в своих путах. Я мучительно колебалась между тем, чтобы броситься бежать, куда глаза глядят, и тем, чтобы выйти на истоптанную поляну и подойти к привязанному человеку. В конце концов я рассудила, что не зря всё племя привязало его там – может быть, он просто напросто заразный или сумасшедший, а если и не несёт опасности сам по себе – никто не обещал, что участь, грозящая юному дикарю, не перекинется на меня, если я к нему приближусь.

Эта мысль не оформилась в моём восьмилетнем мозгу, а существовала скорее в виде смутных ощущений, но, подчиняясь ей, я развернулась и сделала несколько торопливых шагов прочь, с трудом и брезгливостью раздвигая руками колючие липкие заросли. Мы никогда не узнаем, что случилось бы, уйди я от него тогда (думаю, с большой вероятностью, я бы просто погибла), но в этот момент откуда-то сверху перед моим носом опустилась гусеница. Не подумайте, в своём родном секторе на далёкой Виоленсии я вовсе не боялась насекомых. Но это чудовище было размером с мою руку от кисти до локтя, тело его покрывало множество длинных волосовидных шипов, и на нити толщиной со шнур зарядки оно подпрыгивало, словно марионетка.

Для моих и без того потрёпанных нервов это стало последней каплей. Рыдая, я выскочила на поляну, подбежала к ритуальному столбу и вцепилась в ногу угольнокожего дикаря. Тот вскрикнул в не меньшем ужасе, чем я, и завертел головой.

– Я здесь! Внизу! – сквозь слёзы прокричала я, – сейчас я тебе помогу!

Топчась на цыпочках, подпрыгивая, обламывая ногти, я провозилась добрых полчаса, прежде чем смогла освободить одну из его рук. Вторую руку и ноги незнакомец со сверхъестественным проворством освободил сам.

Спрыгнув на землю, он устало опустился на колени возле меня, но как-то вполоборота.

– Я… Меня зовут… Маджелика, – почти шёпотом представилась я.

– Не Ку Ро, – охрипшим, полным отчаяния голосом ответил летоец, тщательно разделяя слова.

– Некро? Это твоё имя?

– Не. Ку. Ро…

– Прости, я не поняла, – я снова начала нервничать. Тревога чуть не превратилась в панику, когда парень, продолжая смотреть в сторону, вдруг начал щупать моё лицо. Только поймав его отсутствующий взгляд, я наконец-то всё поняла: радужки глаз летойца были такими же чёрными, как и его кожа, но не блестящими, как у всех нормальных людей, а будто подёрнутыми пылью.

– Теперь поняла. Ты же совсем слепой, да?

Глава 5. Неприкрытая шутка.

Шёл мой второй год обучения в Академии. В конце первого класса я с лёгкостью сдал и фиолетовые и синие экзамены, и был без возражений зачислен в синий класс. Здесь было не так плохо: я имею в виду не только самих учеников, но и отношение к ним. Может быть, фиолетовые такие тупые и агрессивные не от природы, а потому, что их воспитывают, как животных? Еда в низшекастовой столовой – будто собранная на помойке, учебники вот-вот рассыплются в труху, учителя не видят ничего зазорного в том, чтобы кричать на них, публично унижать, настраивать друг против друга…

Хотя синие, кажется, действительно посмышлёнее. Например, они с малолетства знают… Где достать выпивку и наркотики. Во втором классе это, конечно, ещё не очень распространено, но я не раз видел, как тринадцатилетки вроде меня украдкой докуривают стреляные сигареты. Что ж, их лёгкие – не моё дело. По крайней мере, общаться с синими куда приятнее, а главное, есть о чём. Например, мне очень нравится их музыка, не то, что фиолетовое губошлёпство без мелодии и смысла.

Здесь не заставляют бриться почти на лысо, поэтому синие часто носят длинные волосы (но, к сожалению, редко моют голову и причёсываются, лишь иногда собирая свои патлы в хвост), ирокезы или ещё что-нибудь безумное. Кстати, что мне особенно нравится, они частенько красятся в разные цвета, иногда даже в красный.

В новом классе у меня изменилось даже имя: дегенеративное "Не" удлинилось до расслабленно-фамильярного "Касти". Многие синие сокращали свои имена подобным образом, к примеру, Инди – мой новый приятель. Все немного дичились первые пару дней, но он первый подошёл ко мне (развязная походка, руки в карманах, крашеные в чёрный сальные волосы рассыпаны по плечам, на одежде множество нашивок) и предложил закурить.

– Не, – по-фиолетому ответил я, но тут же на всякий случай поправился, – спасибо.

– Что так, бро?

– Эм… У меня астма, – я решил выдумать уважительную причину, чтобы ему не к чему было придраться. Но он, очевидно, и не собирался.

– А, сорри, чувак. Тебя как зовут?

– Не… Внекаст.

– Касти, значит. Окей, – он дружелюбно улыбнулся неожиданно белыми зубами.

После уроков (с чёрно-белыми, но всё-таки электронными досками и учебниками) выяснилось, что нам с Инди домой по пути. Мы разговорились, и я ощущал себя странно, но очень приятно: казалось, его совсем не смущает мой цвет кожи. Боясь довериться этому чувству, я осторожно подвёл к этому разговор и задал волнующий меня вопрос, с замиранием сердца.

– Не парься, бро! – рассмеялся Инди, – серый, синий, оранжевый – нам пофиг, если чел норм. Пусть засунут свой спектр себе в задницу вместе со всей святой радугой.

– Хм… Такой подход мне нравится!

– Конечно! Даже песня такая есть в новом альбоме "Космохардз". Не слышал? Сча… – Инди быстро вставил мне в ухо один (единственный работающий) из своих потрёпанных наушников.

– Качает?

Я не был уверен в значении этого слова, но зачарованно кивнул.