– Успокойся, милый, тебе нужно отдохнуть, – Пайя взяла его руки в свои, но он оттолкнул ее, и она отступила на несколько шагов.

– Убери руки! Ты ничего не знаешь! Ты ничего не можешь! Из-за тебя у меня нет наследника! – Ксайлана начинало охватывать безумие, – как я не изгнал тебя до сих пор!

– Ксай, ты же знаешь, я старалась, – Пайя затравленно посмотрела на мужа.

– Видеть тебя не могу! Возвращайся без меня! – Ксайлан резко развернулся и пошел прочь, – позвать Шушко! – это уже был приказ жрецам, и те незамедлительно побежали разыскивать шута.

Вернувшись во дворец Пахтыхтамайев, Пайя заперлась в покоях. За многие годы она привыкла к выходкам Ксайлана, но с возрастом переносила все тяжелее. Пайя не могла больше плакать – пролитых слез хватило бы на тысячу жизней. Мать Народов Мааданда – мать, которая не смогла стать настоящей матерью. Все лучшие годы прошли в попытках подарить Ксайлану наследника. Безуспешных попытках. Двенадцать раз она носила дитя под сердцем – и двенадцать раз младенцы рождались мертвыми или жили считанные минуты, и с каждым умирала частичка ее души.

Пайя вспомнила сегодняшнюю церемонию. Горе Шикиэртов не слишком ее взволновало, хотя покойная Шираиша когда-то была ее близкой подругой. Она почти потеряла способность к сочувствию. Все время, пока стояла у подножия трибуны, она не могла оторвать взгляд от счастливой четы Челангов и их шестерых прекрасных дочерей. От ее глаз не укрылось, что пышные одежды Хенгалии были призваны скрыть вновь округлившийся живот. Похоже, Ченгал не оставлял попыток заполучить сына. Пайя с трудом подавляла душившие ее зависть и горечь. И они еще не довольны, что у них рождаются только девочки! Да будь у нее хоть один живой ребенок, неважно, сын или дочь, она была бы самой счастливой в мире! Но, видно, род Пахтыхтамайев проклят.

Прежде Ксайлан любил ее, Пайя помнила, как светились нежностью его голубые глаза. Но с каждым потерянным ребенком они все больше приобретали серо-стальной оттенок, и в них росла ненависть, с годами превратившаяся в настоящее безумие. Ни одна живая душа в Мааданде не знала, что ей приходится выносить от Светлого Верхала, которого боготворила вся страна. Много раз она хотела свести счеты с жизнью, но ее сдерживала клятва верности, данная Ксайлану много лет назад. Но чем дальше, тем больше Пайя осознавала, что жизнь ее прошла зря и теперь лишена всякого смысла. Пайя закрыла глаза. Как было бы хорошо никогда больше не открывать их…

Матерь Народов провела рукой по ожерелью, в которое были вплетены двенадцать крупных жемчужин. Она считала, что в каждой обитает душа одного из ее младенцев. Поглаживая их по очереди кончиками пальцев, представляя, как ее обнимают маленькие ручки и детские голоса повторяют «мама», она стала шептать их имена:

– Найвин, Касилиэйн, Тэвайна…

Кигилы возвращались домой в молчании, придавленные мрачной торжественностью церемонии. Похороны их сородичей всегда проходили намного проще и, хотя старшим сегодняшняя церемония была не в новинку, Ки-Клат и Ги-Мла были просто ошеломлены. Их юные головы не были загружены философией о жизни и смерти, но сейчас, под влиянием увиденного, они смотрели в стороны, погруженные в свои мысли. Через какое-то время Ги-Мла нарушила тишину.

– Это потрясающе, – сказала она задумчиво, – хотела бы я, чтобы и меня так похоронили.

– Родители не зря отправили тебя сюда вместе с братом, – ласково произнес дядя, истолковав мысль девушки по-своему, – здесь, в Мааде, мы устроим твою судьбу наилучшим образом. Если войдешь в клан Шикиэртов или Челангов, у тебя будет роскошная жизнь и роскошные похороны.

Ги-Мла вздохнула. Ки-Клат станет Преемником, будет управлять кланом, а ее жизнь всего лишь «будет устроена». И зачем она родилась девочкой?

Пихомор засиделся в кабинете за полночь. Его работоспособность поражала даже самых выносливых советников, он считал, что годы не властны над ним, хотя в черных как смоль волосах появилось несколько седых прядей, а время подсушило когда-то великолепные мускулы. Из окна веяло особой свежестью, какая бывает в самом начале осени, из сада доносилось благоухание цветов. По приказу Митверхала садовники высаживали множество ночных растений, которые днем погружались в сон, являя миру красоту лишь в темное время. Особой любовью Пихомора пользовались мракилии – длинные лианы с ланцетными листьями и крупными полупрозрачными, излучающими мягкое свечение цветами. На столе Митверхала в широкой золотой вазе всегда плавали несколько цветов – он считал, их аромат придает ясность мысли.

Расследование убийства Шираиши не продвинулось ни на шаг, он сегодня устроил разнос главе тайной канцелярии и посулил подыскать ему занятие под стать способностям – например, конюхи всегда нужны, пырларлы с завидным постоянством калечат своих прислужников. Казначей заботливо заложил счетную книгу на том месте, где Митверхалу надлежало проверить и поставить подпись, хитрец давно оставил попытки скрыть от господина хоть крупицу. Доклад лазутчиков с границы серьезно настораживал, но сведения требовали проверки, не стоило пока созывать Совет Пятерых. Все эти вопросы были слишком обыденны, чтобы увлечь, и мысли Митверхала то и дело возвращались к сегодняшней церемонии. В мечтах он много раз скидывал Ксайлана с трибуны и объявлял народу, что отныне Маадандом правят Ар-Раары.

Двум сильным кланам уже давно удалось подмять под себя остальных. Но не высказанный вопрос – кто главный в Мааданде – невидимой дымкой висел между дворцами повелителей. По завету Основателей правил Светлый Верхал, и Ар-Раарам приходилось кланяться, хотя они давно превзошли «божественных» и в мудрости, и в мощи. Из поколения в поколение напряжение росло, Ар-Раары неуклонно двигались вперед. Теперь и последнему маадскому забулдыге было ясно, что род Пахтыхтамайев чахнет, бездетный Ксайлан до сих пор не решил, кто станет Верхалом после него. Пихомор улыбнулся: близок тот час, когда соперники канут в небытие. Он вынул из вазы цветок и втянул любимый аромат.

Около двух ночи к нему заглянул один из сыновей-близнецов, Бикир. Когда они были маленькими, отец частенько путал их, да и сейчас различал с трудом, по прическе – Бикир носил длинные волосы, собранные в хвост, а Бакар всегда стригся коротко. В остальном братья были совершенно одинаковы: жгучие брюнеты с черными глазами, гибкие и сильные, завораживающие настоящей мужской красотой и грацией молодых жеребцов. Ночное посещение не удивило Пихомора, не спать по ночам было для Ар-Рааров делом обычным.

– Проходи, сынок – Пихомор решил, что пора отдохнуть от писем и докладов, отложил перо и испытующе уставился на сына. На его открытом доброжелательном лице лисьи глаза жили как бы собственной жизнью, никогда не позволяя узнать истинных намерений Митверхала.

Бикир терпеть не мог этот мрачный кабинет со стенами, увешанными топорами предков, по большей части церемониальными – неподъемными и совершенно бесполезными в бою, зато жуткого вида. Правда, за спиной отца висело прекрасное боевое оружие, включая любимый арбалет, которым он неоднократно размахивал перед носом близнецов.

– Почему я? – Бикир решил обойтись без предисловий, – В Мааде полно Ар-Рааров, способных управлять упряжкой! Мне надоело веселить сброд!

– Народу нужны зрелища, – ответил ему отец, – разве почетная обязанность тебя затрудняет?

– Да еще как, – в черных глазах Бикира сверкнул гнев, резко очерченный подбородок угрожающе выдвинулся вперед, – ты знаешь, я ненавижу все это!

– Ты сын Митверхала, а не бакалейщика, – произнес Пихомор, – вы – основная опора авторитета дома Ар-Рааров. Бакар, в отличие от тебя, это понимает.

– Да Бакар просто стоит рядом с тобой! А из меня сделали циркача! Я не хочу!

Митверхал никогда не считал мнение сыновей сколь-нибудь важным и сейчас даже не старался его понять. Бикиру постоянно приходилось отдуваться за двоих, пока Бакар сопровождает отца и осваивает тонкости дипломатии. Бикир же отвечал за «зрелища» вроде проезда на пырларлах или показных боев. Им восхищался весь Мааданд, но это не приносило радости. Он начинал жалеть, что отказался стать Преемником. Несколько лет назад Пихомор предоставил близнецам самим решить, кто унаследует его титул. Бикир никогда не отличался красноречием и властолюбием, предпочитая состязания и военное дело, поэтому справедливо рассудил, что «болтун» Бакар справится лучше. Он рассчитывал, что будет обучать молодых воинов и тренировать пырларлов. Все так и было, но Пихомор заставлял его «трюкачить», не слушая никаких возражений. От глупой ликующей толпы Бикира выворачивало, он считал, что развлекать сброд недостойно и унизительно. Ничто в жизни не способно было вывести его из равновесия, кроме тысячи горящих азартом глаз, в которых не было и проблеска здравой мысли. И хуже всего, что отец с удовольствием давил именно на это, самое больное место.