Он не сомневался, что бедняга мёртв, но всё же дотронулся… И очень удивился. Более не мешкая, он осторожно сбрызнул лицо раненого водой и негромко произнёс:

– Скоро всё будет хорошо.

«Но никогда не будет так, как прежде, – не для меня!..», – мысленно продолжил он.

Грусть снова заполонила его – хотя и раньше не покидала вовсе, а лишь прикрывалась, чем могла: чужой болью и мечтами о собственном будущем, и бессмысленными, но такими сладкими грёзами о том, что на самом деле не сделан тот шаг, что так изменил настоящее. Шаг, который перенёс в двенадцатое столетие – в век, жестокий для того, кто родился в двадцать первом.

Вокруг были вечные пески. И в этом жёлтом бескрайнем море, казалось Доминик, можно было утонуть, как в обычной воде… Впрочем, все его меланхоличные мысли сразу отходили на задний план, как только взгляд его падал на спутников – не бедуины и не торговцы, и родом не из этих мест, они всё равно как будто знали сердце пустыни и были напряжены, как сталь в заточенном клинке, каждую секунду готовые ринуться в борьбу, чтобы отвоевать своё право на жизнь в этом мире у людей или даже у самих этих песков. Закалённые в боях, многие из них выжили в той злосчастной битве, что предшествовала захвату священного города, куда они теперь и направлялись. Всё же, несмотря на горечь прошлого поражения, они усмиряли мысли о мести, имея перед собой иную цель, а не сражение. Но были среди них и те, кто и сейчас без промедления готов был ринуться на любого встречного араба, будь то воин или торговец.

Несдержанность некоторых из них, особенно тамплиеров, весьма беспокоила Пелерина. Но путь свой изменить он уже не мог, и можно было лишь надеяться, что завершится странствие без кровопролитий. По счастью, оно близилось к концу – оставалось только добраться до знакомых городских ворот; тогда он снова увидел бы Уршалим ал-Кудс – город, что и на арабском наречии значил «Святой Мир». И с каждым шагом это всё сильнее бередило его душу, ведь он больше никогда не собирался сюда вернуться! Просто один долгий вечер это изменил…

Это было в шумной французской таверне. Пелерин с верным Пьером беседовали за небольшим столиком, когда услышали слова, сказанные пьяным хриплым голосом:

– … не могу забыть её глаза, когда мы прощались. Я говорил, что обязательно выживу, а она сказала, что будет молиться за меня… И что боится, будто её страшный сон окажется правдой и она меня больше никогда не увидит… – бормотал седовласый солдат в обветшалой одежде, покачиваясь от выпитого и попеременно ударяя кулаком по столу. – И ведь оказалась права! И я выполнил, что обещал, и она оказалась права… Как такое возможно?!

– Да, беда…

Доминик всмотрелся в солдата. Пьер, проследив за его взглядом, недоуменно качнул головой и вылил в кружку остатки вина. Встряхнув пустую бутылку, он подозвал хозяина.

– Я сейчас же их прогоню! – подойдя, низко склонился тот, увидев, куда так сосредоточенно глядит молодой господин.

– А кто это? – остановил его Пелерин.

– Местный пьяница, ваша милость! Каждый раз приходит и напивается, рассказывая одну и ту же историю: как был в бою, а после битвы потерял свою жену – мол, пока окреп после ранения и смог встать на ноги, город захватили и теперь туда не попасть.

– И что, каждый раз одно и то же?

– Да, без изменений. Совсем фантазия плоха… – усмехнулся трактирщик.

– Думаете, лжёт?

– Ну… – тот обернулся, чтобы всмотреться внимательней. – Он стар, а битва, слышал, была тяжёлой. И многие, лучшие, воины не выжили, а он, значит, спасся?.. Да и одет, как нищий, а деньги пропивает… Пьяница, одним словом!

Снова поклонившись, он отошёл и, проходя мимо, недовольным взором скользнул по старому солдату. Заметив его, тот пьяно ударил по столу:

– Плесни-ка нам ещё эля!

– Да, плесни-ка нам!.. – поддакнул его собутыльник.

– А деньги, деньги у тебя ещё есть? – сварливо спросил хозяин и, заметив торчащую из-под рукава монету, принёс по одной кружке, налитой до половины.

– А, жмот! – рявкнул второй. – Бродяги все эти трактирщики! Сами напиваются у себя в погребах, потому честному народу пить-то не дают!..

Заглотив остатки крепкого, он направился к выходу, оставив соседа, сбиваясь, напевать старую песенку, которую любила петь его Амели, поливая цветы:

– И ты мечтай, мечтай о счастье, что к тебе пришло… что улыбалось и смеялось, пока внезапно не прошло…

– А хотите вина? – Доминик кивнул трактирщику, и тот, не очень понимая, зачем молодому господину возжелалось подсесть к пьянице, поставил перед ними бутылку красного.

– О… Добрый господин! Красный вкус – вкус крови на поле брани… – забурчал тот, уставившись в новоприбывшую. Из тёмного стекла на него смотрел давно нечесаный бородач. – Да, а времена не те… И победы нет, и жизни – тоже… Потери, потери… Одиночество… И кто поймёт…

Доминик сглотнул подступивший к горлу комок – ведь это были его мысли.

– Вы что-то потеряли? – тихо спросил он.

Солдат молча кивнул и опрокинул в себя терпкое. А потом уронил голову на стол, продолжая бормотать что-то несвязное.

– Нам лучше уйти. Здесь вы уже ничего не услышите, – подошёл к Пелерину Пьер.

– Да. А хотелось бы!.. – ответил тот задумчиво.

Проснувшись на следующий день, солдат Жан Эрнет не понял, где находится, – вокруг было чисто и красиво; его приветствовали слуги, да так уважительно, что у него закралось подозрение, что произошла какая-то ошибка; но на его вопросы так никто и не ответил. Ему помогли привести себя в приличный вид и провели в столовую, где он надеялся извиниться перед хозяином дома за свой странный, непонятный ему самому визит.

– В таверне вы напились так, что там же и уснули. Было не по-людски оставлять вас на произвол хозяина, – тут же объяснил Пелерин, видя, что солдат его не узнал.

– А, трактирщик… Да, бывают люди разные…

– Что вы имеете в виду?

– Расцвёл он, монеты звенят… А душа, видно, сохнет! Он к людям-то как сейчас: деньги есть – хорошо, рассыпается сладкой речью, а ежели нет – так и на порог уж не пустит. Видел, девчонка-побирушка хлеба просила – так нет же, не дал! Как будто сам голодным не был… И у меня, как назло, ни монеты в руках не оказалось, чтобы ей купить… Так я ему рожу-то и набил! Вот он меня теперь и ненавидит.

– А сами зачем столько пьёте? Или мстите себе за что-то?

– Месть?.. Не особо она и сладка, месть-то такая… Забыться я хочу, молодой господин, забыться! Но вам… не понять… – вы так молоды.

Пелерин задумался.

– Забыться – это лишь на время. Не лучше ли действовать?

– А что я могу? Мне нет ходу обратно. Мне за всю жизнь не собрать столько денег, чтобы добраться…

– Неужели, если б не деньги, вы отправились бы искать свою семью в город, теперь принадлежащий врагу? Не боясь умереть, не боясь окончить свою жизнь вот так – собственноручно доставив свою голову туда, где, скорее всего, вы её лишитесь?

– Не раздумывал бы ни минуты! Пока есть надежда найти мою жену… Понимаете, она так верила в меня… О, если б я мог, я шагал бы пешком! Но это бессмысленно. Я могу только пить, чтобы забыть о своём бессилии! Я даже постарел – но ещё пару лет назад был силён, и эта седина – только от горя!..

– Я дам вам денег, – подумав, серьёзно сказал Доминик.

– Нет-нет! – устало отвернулся Жан. – Деньги мне предлагает каждый второй, кто останавливается в таверне и слышит мою историю! А я не бродяга, господин, не бродяга… И не шут, чтобы мне платили за рассказы о моей беде…

– Я дам вам денег, – повторил тот. – Денег и снаряжение. И, возможно, найду соратников. И вы отправитесь в Святой Мир, чтобы найти свою жену, и я отправлюсь тоже. Уверен, есть ещё много людей, кто не смог найти свои семьи – мы отправимся все вместе и кого-нибудь да разыщем!

Жан Эрнет посмотрел в ответ молча и так пристально, будто пытался найти в его глазах признаки безумия или обмана. Но взгляд юнца был полон решимости и воли, и какого-то внезапного огня, будто взорвалась его душа, как проснувшийся вулкан.