– Вы добры, господин, и храбры… – задумчиво ответил он. – Но понимаете ли, что нам – не вернуться обратно? Стоит ли вам губить свою молодость ради каких-то миражей, чужих жизней?

Доминик вздрогнул. Последнюю фразу он услышал как будто в тумане, и на мгновение ему показалось, что лицо Жана Эрнета изменилось: оно напомнило кого-то далёкого, из той, прошлой, жизни. Какую-то старость, беззащитную, слабую, нуждающуюся в помощи… Он присел на стул и вытер со лба выступивший пот.

– Господин, что с вами?

Пелерин поднял голову – на него с тревогой смотрел седовласый солдат. Видение исчезло.

– Надежда – она ведь живёт всегда, – тихо ответил он. – Я слышал, султан великодушен. Если удастся добраться до него, возможно, у нас будет шанс найти и выкупить тех, кто оказался в плену.

Это решение оказалось неизменным: Пьеру не удалось отговорить господина от опасного путешествия, как и тому – убедить верного друга оставить его одного на этом пути. Что ж, самому себе Пелерин всё же признался, что очень этому рад! Сам он был немного слаб голосом; и иногда даже казалось, что и меч для него длинноват… Опытный Пьер всегда выручал – отдавал приказы и следил за отрядом, который им удалось собрать, чтобы отправиться в Святой Мир: туда, где ещё можно было спасти несколько человеческих жизней. Конечно, если им удалось бы не потерять свои собственные…

Впрочем, не единожды перед отъездом верный Пьер задавал господину один и тот же вопрос, и после, уже в пути, сам Пелерин тоже думал об этом: к чему было ему, такому молодому и не слишком опытному, отправляться в это странствие? Он мог снарядить отряд из тех, кто жаждал такого путешествия, дать им денег и пожелать удачи на этом пути. И остаться в тихих спокойных местах, где нет таких опасностей… Но сам он шёл вперёд вместе со всеми – будто показывая окружающим свою веру в милосердие, на которое он так рассчитывал, отправляясь во вражью сторону. Или же доказывая самому себе, что он имеет право на любую, даже слишком безумную, надежду…

И вот, спустя столько времени, перед их глазами, наконец, были крепостные ворота, и на миг путникам показалось, что тяжёлый путь близится к концу. Но они знали, что это не так: теперь нужно было добраться до самого султана, чтобы попытаться добиться его благосклонности, взывая к великодушию, что ярко воспевалось не только его сторонниками, но и врагами, которым довелось иметь с ним дело.

Иногда застревая в переполненных улочках, они не меняли пути даже при виде мамелюков, воинов правителя. Спорные вопросы пока что успешно разрешали сопровождающий их драгоман Гайтан, в своё время изучавший арабское слово в испанском Толедо, и араб Махмуд, нанятый в Медине за весьма хорошую плату, и они продолжали благополучно двигаться вперёд.

Теперь, когда владыкой стал египетский султан, здесь не было видно крестов, так милых сердцу приехавших, и яд ярости прошедшего поражения и невозможности отомстить прямо сейчас всё сильнее разжигал души тамплиеров, одной рукой не отпускающих повода, а другой воспламеняющих гарды мечей. Видя, что сарацины так близко, на расстоянии клинка, они едва сдерживали свою ярость! Только мысль о том, что вскоре они доберутся до головы султана, немного охлаждала их пыл и заставляла держать себя в руках!..

Оказавшись у дворцовых ворот, отряд ненадолго остановился, ожидая, пока стражи получат указания. Наконец, им разрешили пройти, и они двинулись дальше. Пелерин, в числе первых проехавший через ворота, как через финишную черту, отделяющую его от свободного мира, оглянулся – они ещё были открыты, и ему вдруг захотелось снова пришпорить коня и поскорее отсюда убраться! Но дело было уже сделано, и оставалось только идти дальше – навстречу своей судьбе, выбранной им самим, быть может, слишком необдуманно.

Спешившись, они прошли за слугами во дворец, в огромную залу, где их уже ждали. Остановившись посредине, отряд оказался в окружении сарацин, заполонивших всё свободное место у стен. Прошедший бой за Святой Мир дался тяжело обеим сторонам, и теперь и это столкновение обещало стать таким же болезненным: вокруг всё всколыхнулось, раздались возгласы, гневные и насмешливые. И у Доминика снова мелькнула страшная мысль, которая не единожды посещала его и во время пути: что они с Пьером очень зря решились на этот поход! Всё же на молодом лице, закрытом полумаской, слитой со шлемом, прочесть это было невозможно, как и на лицах его спутников, и потому сарацины могли лишь гадать, каким же безумием должны быть повреждены головы чужеземцев, самоуверенно позволивших себе переступить порог этого дворца! Впрочем, те о своём отчаянно смелом поступке уже не думали, ведь их цель была так близка! Прямо перед ними между двумя мраморными колоннами сидел на троне тот, в чьё великодушие они верили, направляясь сюда, – султан, который, захватив Уршалим ал-Кудс, отпустил с миром часть пленных. Сейчас он был спокоен, бесстрастен, фигура его выражала безмятежное величие, но взор слишком уж напоминал пронзительный взгляд большой кошки в пустыне Сафари перед нападением, чтобы безоговорочно ему доверять.

Рядом с владыкой, по обе стороны от него, стояло два араба, но даже если бы они находились поодаль, в толпе других сарацин, всё равно было бы ясно, что это важные сановники: их острые пристальные взгляды, гордая осанка и манера держаться с особым достоинством выдавали нерядовой ум, волевой характер и наводили на мысль, что они имеют определённую власть над людьми. Одеты они были просто, но один из них был бы даже красив, если бы его лицо сейчас не искажала печать особой неприязни, – визирь Халиб, правая рука султана, терпеть не мог иноверцев, по крайней мере, живых! Будь его воля, их участь была бы решена немедленно, по вполне известному ему порядку, и они, все до единого, уже лишились бы головы.

Второй же – визирь Заир аль-Хикмет, – недаром был прозван сарацинами Мудрым: на его невозмутимом лице невозможно было прочесть его мысли и тем более владеющие им эмоции, если, конечно, они когда-то и владели им – он был слишком мудр, чтобы поддаваться их власти даже внутри себя. Именно он показался Пелерину тем, к кому можно обратиться, как к равному, и Пьер, поняв устремлённый на него красноречивый взор господина, громко произнёс, мельком взглянув на султана, но обращаясь скорее к его советнику:

– Мы пришли с миром! И с просьбой…

Глухое эхо разнесло по залу прозвучавший у стен смех, и Пелерин почувствовал холодный ужас – осознание, что в погоне за миражами он совершил чудовищную ошибку!..

– Невероятно, до какой глупости может дойти человек, обделённый умом! – по-арабски произнёс Халиб, чуть поклонившись в сторону султана, будто прося позволения взять слово.

Сарацины засмеялись, поддерживая важного сановника, а чужеземцы оглянулись в поисках своих переводчиков, Гайтана и Махмуда. Доминик же, не дожидаясь разъяснений, вдруг громко произнёс:

– Смеяться над тем, кто не понимает сказанного на чужом языке, может только трус, боящийся говорить прямо в лицо.

Звонко прозвучав сквозь окружающий шум, слова его застыли уже в полной тишине. Халиб побагровел, а через мгновение волна негодования окатила зал. Многие сгоряча схватились за палаши, и было очевидно, что же должно произойти дальше… если бы не раздавшийся голос владыки, одной своей интонацией заставивший удержать клинки в ножнах:

– Мои воины ещё не забыли о потерях в недавней битве. Не стоит бередить их раны словами, особенно, если желаете просить

Теперь жаром гнева обдало чужеземцев. Доминик хотел было ответить, что и с их стороны потери были немалыми, но он заставил себя промолчать и проглотить прозвучавшее с насмешкой слово.

– Да, у нас есть просьба! – сказал он. – И если это спасёт человеческие жизни, то что может быть лучше таких прошений?!

– Чего же вы хотите?

– В те злосчастные дни, когда город сменил флаги, здесь остались пленные, за которых не было заплачено. Желаем их выкупить!

По залу пронёсся шёпот изумления и негодования.