– И что? – пожал плечами Вадим.

– По Кёлеру самый каноничный пример гештальта – это мелодия. Ты узнаешь её даже при изменении темпа или тональности, потому что суть мелодии – самое основное – уже есть в твоём сознании. Смекаешь? Сами ноты могут менять гамму, в которой играются. Мелодия может исполняться на разных инструментах, даже некоторые ноты могут меняться местами, изменяться с четвертей на восьмые, но по в итоге всегда останется сама собой – гештальтом.

– Как это, твою мать, связано с тем, что меня сначала чуть не задушил год назад суициднувшийся товарищ, а потом я, не контролируя своё тело, чуть не задушил одноклассницу? – почти проорал Вадим.

– Они твои гештальты, – как само собой разумеющееся сообщил Хрущёв и пожал плечами.

– Типа они… части моего сознания? – нахмурился Вадим.

– Можно сказать и так, – покачал головой Хрущёв. – Любой объект в твоём сознании определяется гештальтом. Мозг осознанно или рандомно выбирает самые яркие черты объекта и создаёт из них гештальт. Воображая любого из своих знакомцев, мы визуализируем их ярчайшие черты внешности или характера. Мозг – ленивая тварь, и считает, что ярчайших элементов достаточно, чтобы описать объект, даже если этот объект – человек.

Вадим бросил взгляд на Анин дневник и вспомнил её сетования о том, она уходит из жизней людей, ничего не оставляя взамен. Как будто она боялась не оставить гештальта в сознаниях исчезнувших из поля видения друзей и любимых.

– И всё вокруг, – Вадим обвёл рукой комнату, – только в моём воображении?

– Кто знает, – Хрущёв меланхолично жевал.

– Может быть, я умер? – Вадим осмотрел свои руки, будто опасаясь увидеть на них трупные пятна.

– Мы все мертвы с рождения в некотором смысле.

– Твои объяснения не помогают, чувак. Ты давно з      десь? Чем занимаешься всё время?

– Обычно просто… наблюдаю. И наслаждаюсь жизнью. Но это когда удаётся найти что выпить на кухне.

Тут вновь послышались стуки со стороны комнаты Эльдара. Вадим подскочил на месте, а Хрущёв неторопливо поднялся, осмотрелся, и найдя новую вазу, на этот раз хрустальную, разбил её о край стола, сделав себе уродливую «розочку».

– Про этого господина ты говорил, как про суициднувшегося друга? – уточнил Хрущёв.

– Да. Валим отсюда.

– Стой. От гештальтов нельзя убегать. Поэтому я и вернусь в квартиру 144.

– Что за бред? Почему нельзя?

– Единственный способ избавиться от гештальта – встретиться к ним лицом к лицу. И победить его или умереть.

– Но мы можем выиграть время, если уйдём! У меня руки почти не двигаются!

Несколько тяжёлых ударов – и стул, не выдерживая, отлетает, а дверь повисает на одной петле. Эльдар неторопливо заходит в комнату, покуривая сигарету. Вадим вспомнил, что при жизни бесило его пуще всего в товарище – привычка не гладить рубашки. Вот и теперь Эльдар вышел в до смерти измятой серой рубашке.

«Если бы я выбирал самые яркие черты для создания гештальта Эльдара, – подумал Вадим, – то это определённо оказались бы мятая рубашка и бесконечные сигареты».

– Он нереально сильный, – сказал Вадим, до сих пор ощущая сильные пальцы Эльдара на шее.

– Как и все гештальты, – заметил Хрущёв.

Помедлив с секунду, Эльдар присел и прыгнул на Вадима. В полёте его живот встретился с «розочкой» Хрущёва, но это не помешало Эльдару смачно вмазать Вадиму кулаком по лицу. Отлетев на кровать, тот упал на Аню, отчего та очнулась. Вцепившись в волосы парня, Аня обхватила его ногами и как будто пыталась задушить. Хрущёв тем временем воткнул сломанную вазу Эльдару в живот и пытался прокрутить, выжимая кровь из гештальта.

– Я здесь рассудил, – спокойно сказал Хрущёв, – что идея побега совсем недурственна.

Воспользовавшись тем, что Эльдар отвлёкся на глубоко воткнутую острыми краями в живот вазу, Хрущёв метнулся к кровати, молниеносно ударил Аню коленом в голову, схватил Вадима за руку и поволок на выход. Они оказались снова в квартире Аниных родителей, и Вадим, помня, как поступала девушка, подставил под ручку двери стул.

– Эх-ох, ненадолго поможет, – покачал головой Хрущёв, хрустя костями шеи.

– Куда нам идти? – был на грани истерики Вадим. – В новую квартиру? Где повторится то же самое? А что, если выпрыгнуть в окно?

Он выбежал в гостиную на балкон. За стеклом простирался плоский пейзаж Ессентуков. Аня жила совсем недалеко от его дома, и отсюда можно было увидеть школу, куда они оба ходили. Вадим попытался открыть окно, но рама не поддавалась. Трясущиеся руки подводили парня, ладони потели, и ручка выскальзывала.

– Дай помогу, – предложил Хрущёв и легко распахнул окно на балконе.

Вадим полной грудью вдохнул свежий курортный воздух, протянул руку, чтобы ощутить свежий ветерок и… наткнулся на стену. Вид из окна оказался нарисован на стене в тридцати сантиметрах от окна.

– Какого?.. – не верил Вадим, ощупывая идеально гладкую стену и приближаясь к ней лицом, чтобы разглядеть малейшие детали вида, так искусно напечатанные, что невозможно было разглядеть отдельные пиксели. – Как отсюда выбраться?

– Я не знаю, – спокойно ответил Хрущёв. – Там, кстати, гештальты вырываются, пора ливать.

– Это как в фильме… – щёлкал пальцами Вадим, пытаясь вспомнить.

– Шоу Трумана? Да, молодец, вспомнил. А теперь бежим: твои знакомцы бешеные.

На площадке между квартирами беспокойно мерцала лампочка Ильича. Из квартиры 144, где проживал притон Хрущёва, доносились голоса, весело распевающие в караоке песни Лободы. Билась посуда, трещала мебель, визжали люди.

– Вот где ад, – заметил Вадим. – Я бы умер после получаса.

– От передоза? – уточнил Хрущёв. – Или ты социофоб и умер бы от принудительной социализации?

– От Лободы.

– Сноб, – усмехнулся Хрущёв. – Иди на третий этаж. Может там тебе повезёт.

– А ты?

– Я говорил, у меня есть незаконченные дела. Тебя они тоже обязательно настигнут, но скорее всего не сегодня.

Вдруг Вадим услышал знакомый треск из тёмного угла: это сыпались поломанные крекеры.

– Опять?! – закричал от усталости Вадим. – Я так больше не могу!

– На счёт три беги к выходу с этажа со всех ног, – сказал Хрущёв, доставая что-то из кармана.

– Чего?

– Раз, два…

– Эй, подожди…

– Три! Быстро, беги!

Вадим помчался к выходу, но что-то пошло не так: дверь не приближалась, а отдалялась. За спиной слышался хруст печенья, и сначала он настигал парня, но потом стал отставать. Вадим припустился быстрее, но стены как будто раздвигались, потолок поднимался, а пол удлинялся. Вокруг становилось темнее, и парень испугался, что снова окажется в кромешной тьме без стен и ориентиров. Только дверь к лифтам оставалась впереди туннеля, а над ней Вифлеемской звездой висела лампочка Ильича.

Он бежал, должно быть, с полчаса. Сзади его нагонял крекерный хруст и голоса Эльдара и Ани, непонятно что кричавшие. Мало-помалу Вадим приближался к выходу, но для этого ему приходилось бежать с постоянным ускорением.

«Парадокс Чёрной Королевы гласит, что гену постоянно нужно адаптироваться и совершенствоваться, чтобы не проигрывать гонку вооружений конкурирующим генам, – подумал Вадим голосом Хрущёва. – Чёрная Королева из «Алисы в Зазеркалье» говорила: здесь следует бежать со всех ног, чтобы просто оставаться на месте. Давай не проиграем нашу гонку, пожалуйста».

Вадим, наконец, добежал до двери, но ручка не поддавалась. Он заколотил по ней со всех сил, разбивая руки, которые уже почти не чувствовал, в кровь.

– Эй, кто-нибудь! – охрипшим голосом кричал он. – Помогите, я заперт здесь! Спасите!

Голоса преследователей были совсем близко, когда входная дверь распахнулась, и Вадим почти ослеп от яркого света.

– Он жив! – крикнул женский голос.

– Вытаскивай! – скомандовал более высокий женский голос.

Вадима схватили за руку и бесцеремонно вытащили на площадку перед лифтом, повалив на пол.

– Отойди! – крикнул тот же высокий голос.