Рим открыл окно за ручку, высунул голову наружу, и проорал: 'Хватит тратить мое время! Людям нужно по делам разъезжать, а не сидеть на одном месте и ждать, пока кто-нибудь из вас не наговорится'. Петька удивленно поднял взгляд на кудрявую голову, торчащую из окна. Свой взор в окно устремил и его собеседник. Рим проорал снова, увидев, что на него обратили внимание:

  - Да, я к вам обращаюсь! Вы скоро закончите или нет?

  - Не мог бы ты, сопляк, сказать этому хромому псу, чтобы он впредь не перебегал дорогу там, где этого не надо делать?! - съязвил Петька.

  - Я уже извинился. Я уже пытался объяснить вам в сотый раз, что не рассчитал маленько...ммм, опаздывал...и вот попал в нелепую ситуацию. Точнее, мы оба, по моей вине, естественно. Мы можем закончить все мирно? - Мужчина в шляпе уже поправлял свой костюм, смятый от удара. Одергивая рукав, скорчил гримасу, отражающую боль. - Рука болит, но вроде бы не сломал.

  - Мне абсолютно без разницы, что ты там сломал, дурак старый! Не знаю тебя, и знать не желаю!- Похоже, что Петька достиг точки кипения. - Кидаешься под колеса ты, а потом отвечать придется мне! Я...

  - Боже, вы не могли бы сделать одолжение и заткнуться? Если вы хотите выплеснуть эмоции, делайте это не на незнакомых вам людей, и не на знакомых тоже! Да, я дурак, но подумайте о тех, кого вы сейчас везете, и заткнитесь! Вы их задерживаете!- проревел мужчина, указывая в окно, в котором уже была видна куча лиц, решивших полюбопытствовать, в чем сыр-бор. Рим узнал этот рев, который можно было услышать не чаще раза в полгода. По особым праздникам.

  Похоже, что водитель не ожидал такой эмоциональной обратной связи. Тем более что его оборвали на полуслове. На лице ярость сменилась смятением. На круглых щеках, пылавших от ярости, выступил румянец смущения. Петька взглянул в окна автобуса, понял, что происходит. Лица, смотрящие на двух людей, по всей видимости, замерли в ожидании продолжения. Он попытался сказать что-то еще, но не смог подобрать нужных слов. 'Ай, ну все, с меня хватит', - и выдохнул. Повернулся к водительской двери и направился к ней. Рим понял, что развязка подходит к концу, потому вернулся на свое место.

  - Я могу сесть? Если вы меня не съедите живьем, конечно, - спросил мужчина. В голосе ярости, как и не бывало. Петька промолчал, только лишь махнул рукой в обратном направлении. Трудно сказать, что это значило - 'иди на хрен' или 'делай что хочешь'. Все стало понятно, когда двери все же распахнулись.

  Мужчина, аккуратно одетый, но с помятым рукавом и помятой шляпой с правой стороны (видимо, падение пришлось как раз на эту сторону), вошел в салон. Он протянул пятидесятку водителю. Тот резко выдернул бумажную банкноту из мозолистых рук. Никто - ни Петька, ни мужчина, ни Рим и другие пассажиры - не проронил ни слова. Единственное, что присутствовало в гробовой тишине, так это множественные взоры, направленные в сторону виновника торжества. 'Смотрите на нас - мы смотрим осуждающе, и только. Мы ничего вам не скажем в лицо, но просверлим вам дырку во лбу над вашими бровями', говорили они. Вскоре, часть из них поникла, а потом и все остальные разбежались кто куда: либо в окно, либо в журнал или книгу, либо себе под ноги. Почему-то никому не хотелось испытать на себе давление, оказываемое наблюдателем, стоящим в самом начале салона. Рим прекрасно понимал, почему: у этого мужчины был действительно тяжелый взгляд, если тот сердился.

  В автобусе маршрута А редко можно было увидеть больше двух десятков людей даже по вечерам, после шести, когда рабочая жизнь человека превращается в жизнь без обязательств. Мужчина в костюме проследовал до свободного места рядом с Римом, и присел.

  - Здравствуй, Рим, - вежливо представился мужчина в костюме.

  - Здравствуйте, Сан Саныч, - вежливо попытался представиться Рим. Не получилось. Похоже, что мужчина, сидящий рядом, нисколько не смутился такому приветствию. Он положил левую руку на колено, где на безымянном пальце красовался серебряный перстень с красным камнем, другой придерживал трость.

  Между двумя людьми, пока что еще не знающими друг друга, воцарилось неловкое молчание.

  Глава 8

  Начинателем Городского колледжа архитектуры и строительства являлся известный в городе и в Северном крае архитектор, Александр Александрович Устинов, или же среди студентов просто Сан Саныч, директором которого он является и по настоящий день. О своем происхождении и истории известно из его маленькой справки, которую сам же и составил. Буклетик с его историей, а также результатами деятельности висит на главной доске колледжа. В 1970 году, в самый подъём городишка, он прибыл по направлению из Уайтстоуна, как он сам поведал, расположенного в относительной близости к Норду. Он лично руководил глобальным проектом реконструкции 'Авантюриста', а также принимал проекты по расширению и застройке города. В то время молодой и амбициозный, лет тридцати пяти человек, с невероятно привлекательными чертами лица и синими глазами, в которых можно было утонуть - являлся ходячим магнитом внимания молоденьких девушек, бросающих свои взгляды ему в спину, когда он проходил мимо. Ощущая прикованность взглядов незнакомых цветов, он нередко смущался, при этом понимая, отчего к нему был такой интерес. Во все времена отмечали, что джентльмены, прибывшие из Северного края, были в своем понимании обаятельны и казались статными в сравнении с местным мужичьем. Несмотря на это, в продолжительном личном счастье молодой архитектор никогда не был заинтересован. Он, выражаясь, был буквально пропитан идеями общего блага. В Устинове кипела кровь необычного человека, который был своего рода вдохновителем на подвиги, и пока она кипела, город жил и ширился. Но вот случился кризис, и счастливого конца было не предвидеть. Так и остыла кипящая кровь человека, зазывавшего буквально каждого жителя Скатного брать в руки кирпичи, цементный раствор и свои мозги, для стройки своего будущего. А потом произошел очень странный эпизод из жизни.

  В начале 80-х, во время споров с инженерами-проектировщиками касательно удаления из проекта расширения 'Авантюриста' причала 'Г', Устинов сорвался, разошедшись не на шутку. Он был уверен, что причал, предназначенный для размещения особо крупных грузовых кораблей, прибывавших из Южного архипелага, идеально вписывается в общий план. Нервные дни, мучавшие архитектора на протяжении прошедших трех лет непрерывной работы, вывели из него всю душу, и на рабочем месте у него случился инсульт: он рухнул на пике своих эмоций прямо на землю. Никто обычно не замечал в нём раздражительности, потому новость об инсульте казалась выдумкой в определенной степени.

  По своей природе Сан Саныч был спокоен в принятии решений, будто бы знал, что любое его предложение и сказанное им слово будет иметь значительный вес и не останется без внимания. 'Вы знаете, я не могу назвать людей, которые могут справляться со всеми своими обязанностями, не подавая виду, так, как это делает Саша. В его руках запляшет любая палка', - рассказывал хороший знакомый Звягинцев Алексей Михайлович, по совместительству тоже являвшийся архитектором, в эфире вечернего радио. 'Я помню, он часто мне говорил, что его встреча со мной - это судьба. Не видел он пока по натуре близких ему людей, за что он мне будет до конца жизни признателен. Я был глубоко тронут и даже всплакнул'. Его порой называют 'левой рукой Устинова', потому как в правой руке всегда был карандаш с насечками, который Саша не отпускал до последнего, пока не закончит чертёж или расчёты. А если находилась работа на обе конечности, карандаш находил себе пристанище за большим ухом архитектора, и уже там дожидался, пока его не возьмут снова. Сан Саныч обладал невероятной усидчивостью, поэтому мог днями не выходить из рабочего кабинета, иногда ведя познавательные беседы, которые были адресованы невидимому приятелю. Часто говорят, что вслух сами с собой говорят или сумасшедшие, или алкоголики, или гении. Никто не решался назвать Устинова спятившим или хотя бы придурком, однажды услышав его гениальные и простые идеи, а спиртного он никогда не употреблял, полагая его наиболее чудовищным человеческим пороком.