Хрустальные бокалы с мелодичным звоном соприкоснулись. Выпив до дна, Иван Ильич протянул руку и привстал, намереваясь пригласить Анну Адамовну на танец, но странная слабость подкосила его колени, сковала язык и заставила опуститься руку. Огоньки свечей затрепетали, расплылись и померкли, а внезапно отяжелевшие веки сомкнулись.

За окном постепенно стемнело. Исчезли из вида, растворившись во мраке, отливающая металлом лента реки и подернутые туманной дымкой заливные луга. Свечи медленно оплывали в бронзовых подсвечниках, роняя на стол горячие стеариновые слезы; хрусталь сверкал и переливался в их теплом, интимном свете. Огонек последней свечи мерцал, то затухая, то разгораясь вновь, а потом и он погас, оставив после себя извилистую струйку белого дыма. Вместе с ним угасли и звуки поздней гулянки на нижнем этаже. В просторном номере стало темно и тихо. Почти полная луна, нескромно заглянув в незанавешенное окно, осветила своим призрачным серебристым сиянием накрытый стол и двух человек, которые по-прежнему сидели в глубоких мягких креслах и, казалось, дремали, застигнутые сном в самый неподходящий момент.

Генерал-майор Главного разведывательного управления Мещеряков плавно притормозил, включил вторую передачу и в точно рассчитанный момент до отказа вывернул руль вправо. Основательно забрызганный дорожной слякотью черный «мерседес», моргая оранжевым огоньком указателя поворота, осторожно, будто на цыпочках, вполз в жерло узкой сводчатой подворотни, что рассекала надвое фасад старого дома на Малой Грузинской, напоминая волчью яму, поджидающую беспечного водителя.

Генералу, как обычно, захотелось зажмуриться, когда левое переднее крыло «четырехглазого» прошло в опасной близости от шершавой, испещренной продольными бороздами стены. Среди этих борозд имелись автографы, в разное время оставленные тут автомобилем Мещерякова. Это была стена плача внутриквартального значения, обильно политая слезами водителей и инкрустированная частицами краски, содранной с бесчисленного множества автомобилей. Под сводами арки витали призраки десятков изуродованных крыльев, разбитых фар и помятых дверей; это было дьявольское, заколдованное место, в каком только и мог поселиться человек, подобный Иллариону Забродову, с его полнейшим пренебрежением к своим и чужим слабостям и весьма своеобразным чувством юмора.

В свое время, когда был моложе и щеголял в полковничьих погонах, Андрей Мещеряков вел с заколдованной аркой что-то вроде необъявленной войны. Война эта шла с переменным успехом; беда была в том, что арка войны не замечала – ей, в отличие от Мещерякова, было глубоко плевать на количество царапин, оставленных на ее грубо оштукатуренных стенах, тем более что царапины эти в свое время аккуратно заштукатуривались малярами из домоуправления. Арка, как и Андрей Мещеряков, существовала за государственный счет, но, в отличие от него, не имела ни стыда, ни совести, ни самолюбия.

Сегодня, однако, генерал был сильно раздражен против всего мира, в том числе и против себя самого. Ему вовсе не улыбалось в тысячный раз выслушивать дежурные шуточки старого приятеля Забродова, касающиеся арки, шикарных «мерседесов» и их недостаточно квалифицированных водителей, хотя он отлично сознавал, что Илларион кругом прав.

Черный «бьюик» Забродова стоял на своем обычном месте, почти упершись тяжелым бампером в низенькую ограду палисадника. Разбросанные по капоту и крыше желтые и рыжие листья напоминали маскировку, как будто хозяин машины вел посреди многомиллионного мегаполиса какую-то свою, частную партизанскую войну. Загоняя служебный «мерседес» на свободный пятачок справа от черного «бьюика», Мещеряков хмыкнул и покачал головой. В Москве полным-полно машин, единоутробные братья и сестры которых состоят на вооружении в различных армиях мира. Но даже при виде катящегося по Новому Арбату звероподобного «хаммера» базовой армейской комплектации у генерала Мещерякова не возникало таких ассоциаций, какие неизменно рождались при одном только взгляде на эту иномарку. Возможно, дело было в том, что он хорошо знал хозяина этой машины. Настоящего бойца узнают по выражению глаз; естественно, говорить о выражении глаз применительно к автомобилю нельзя, и все-таки было в облике этой машины нечто, из-за чего местная шпана обходила ее десятой дорогой.

Выбравшись из-за руля и заперев машину, Мещеряков без видимой причины попинал носком своего блестящего ботинка тугой задний скат «бьюика». «Бьюик», как обычно, никак на это не отреагировал.

Илларион и его машина давно стали в сознании генерала Мещерякова одним целым, и смотреть на «бьюик» было все равно что разговаривать с Илларионом – и насмешек натерпишься, и дураком себя почувствуешь пять раз на протяжении двух минут, и, что удивительно, душой как-то незаметно отдохнешь – успокоишься, оттаешь и даже поверишь, пускай и ненадолго, что все на свете хорошо. Неразрешимых проблем нет, надо только знать, к кому обратиться в трудную минуту. Илларион Забродов был именно таким человеком, и это искупало все его недостатки, которые, с точки зрения человека сугубо штатского, почти наверняка выглядели как неоспоримые достоинства.

Генерал набрал на клавиатуре домофона номер квартиры, нажал кнопку вызова и стал ждать, сунув руки в карманы черного кашемирового пальто и нетерпеливо притопывая носком ботинка. В полуоблетевших ветвях разросшейся сирени у подъезда суетливо копошились и негромко чирикали пронырливые московские воробьи; обманутые солнечной, мягкой погодой голуби, раздувая грудь, с утробным воркованием преследовали своих избранниц, скрежеща коготками по сухому асфальту. Глядя на окрашенную в унылый серый цвет стальную дверь подъезда, Мещеряков с горечью думал о том, что террористам всех мастей удалось-таки привлечь к себе всеобщее внимание и поселить в людских сердцах страх. Обыватель сколько угодно может радоваться новенькой железной двери, которая затрудняет доступ в подъезд мелким квартирным воришкам и любителям мочиться, а то и гадить на лестницах. Но факт остается фактом: эта дверь, как и миллионы ее товарок по всей России, предназначена для защиты не от местных алкашей, которым некуда девать излишки выпитого за углом пива, а от деловитых ребят в рабочих комбинезонах, которые спокойно набивают подвалы жилых домов мешками со взрывчаткой.

Забродов, как обычно, отпер дверь, не удосужившись поинтересоваться личностью визитера. Услышав издаваемый домофоном характерный звук, генерал потянул на себя похожую на железный гриб дверную ручку и вошел в полумрак и приятные запахи подъезда. Соседи у Забродова были все как один приличные, аккуратные и тихие – кто-то в силу полученного в детстве интеллигентного воспитания, а кое-кто, кому упомянутого воспитания не хватило, после краткой разъяснительной беседы с Илларионом Алексеевичем, который обладал ярко выраженным даром внушения и мог доходчиво втолковать свою точку зрения даже самому тупому и наглому из «новых русских». Посему подъезд уже не первый год блистал чистотой и благоухал импортным средством для мытья полов. Сейчас к этому знакомому аромату явственно примешивался вкусный запах стряпни, и чем выше поднимался генерал Мещеряков по истертым ступенькам пологой лестницы, тем сильнее становился, вызывая обильное слюноотделение, сытный дух жарящегося с луком и специями мяса.

Предчувствие его не обмануло: вкусный запах просачивался из квартиры, которую уже много лет занимал бывший инструктор спецназа ГРУ Забродов, и, когда эта дверь распахнулась навстречу генералу, упомянутый запах сделался прямо-таки сногсшибательным. Со стороны кухни доносилось гудение работающей на предельных оборотах вытяжки, а хозяин встретил гостя в кухонном фартуке с изображением голого и чрезвычайно мускулистого мужского торса, а также бедер, лишь слегка прикрытых узенькими плавками. Мещеряков вздрогнул, впав в заблуждение из-за царившего в прихожей полумрака, но тут Забродов включил свет, и у генерала отлегло от сердца: все-таки это был фартук, хотя и довольно дурацкой расцветки, а не голое тело, а значит, Забродов, вопреки многочисленным пессимистическим прогнозам знакомых, по-прежнему пребывал в здравом уме и твердой памяти.