– Кажется, я помешал, – стараясь не слишком откровенно принюхиваться, ворчливо констатировал Мещеряков.
– Отнюдь, – принимая у него пальто, возразил Илларион. – С чего, собственно, ты это взял?
Генерал неопределенно повертел в воздухе ладонью с растопыренными пальцами.
– Ну, как тебе сказать… Не в честь моего же прибытия ты затеял пир!
– А почему бы и нет? – изумился Забродов. – Не каждый день в мою скромную обитель забредают живые генералы! И потом, как, по-твоему, должен я сам чем-нибудь питаться? В моем возрасте уже неприлично есть тушенку с ножа и разнообразить меню дождевыми червями!
Мещеряков фыркнул и заглянул в гостиную. Здесь все выглядело как обычно: книги, среди которых было немало раритетов, в огромном количестве и кажущемся беспорядке соседствовали с антикварными безделушками и холодным оружием; истыканный ножами толстый липовый спил по-прежнему сомнительно украшал собою противоположную от входа стену, и в нем, по обыкновению, торчали клинки. На этот раз их было три, и посажены они были очень тесно. Остальные ножи грудой лежали на металлическом подносе рядом с любимым креслом Иллариона, наполовину прикрытые развернутой книгой с пожелтевшими, обтрепанными по краям страницами и поблекшим архаичным шрифтом. Ни посторонних людей, ни багажа, который свидетельствовал бы об их недавнем присутствии и скором возвращении, в комнате не наблюдалось. Генерал подавил вздох облегчения: несмотря на заверения Иллариона, кое-какие подозрения у него все-таки оставались, и он был рад убедиться в их беспочвенности. Рита Мещерякову нравилась, поскольку была женщиной приятной во всех отношениях, но сегодня он явился сюда не для дружеской застольной болтовни, а по делу, в которое не имел права посвящать посторонних.
– Убедился, Фома неверующий? – прозвучал со стороны кухни насмешливый голос Иллариона.
Мещеряков быстро оглянулся, уверенный, что Забродов, по своему обыкновению, неслышно подкрался сзади, но прихожая была пуста, и в открытых дверях кухни тоже никто не маячил.
– У нее опять какие-то дела, – донеслось оттуда, – так что можешь не шифроваться. Хотя, поверь на слово, мне было бы куда приятнее увидеть ее, чем тебя.
– Нас на бабу променял, – констатировал генерал и, сунув руки в брюки, направился на кухню, поближе к источнику умопомрачительного запаха.
– Променял, променял, – сидя на корточках и пытливо заглядывая в приоткрытую духовку, согласился Илларион. – Почему бы и нет? Готовить ты толком не умеешь, в постели от тебя никакого проку… Да что там! Ты в зеркало-то смотришься хоть иногда? Куда тебе с твоей генеральской рожей до Риты! Я уж не говорю о том, – торопливо добавил он, лишив Мещерякова возможности вставить ядовитую реплику по поводу его собственной внешности, – что ты, как некоторые телеведущие, появляешься только для того, чтобы рассказать мне очередную гадость.
– Какая муха тебя сегодня укусила? – спросил слегка обескураженный этой отповедью генерал.
Вопрос был не праздный. Илларион сильно преувеличивал, говоря, что Андрей Мещеряков заглядывает к нему только по делу. Количество деловых и просто дружеских визитов генерала к старому приятелю было примерно одинаковым, и он льстил себя надеждой, что умеет достаточно хорошо владеть собой, чтобы о цели его прихода нельзя было догадаться прямо с порога. И вдруг такая встреча… Или Илларион расстроен отсутствием Риты гораздо сильнее, чем стремится показать? А может, они поссорились?
– Вы что, поссорились? – спросил он, не дождавшись ответа на риторический вопрос о мухе.
– Не дождешься! – с явным удовольствием ответил Забродов и потащил из духовки дымящийся противень. – Просто у тебя по телефону был такой голос, что сразу стало ясно: либо случилась очередная неприятность, либо тебя вызвали на ковер и вставили толстенный фитиль. Либо, – заключил он, водружая противень на стол, – эти два явления последовали одно за другим с небольшим промежутком.
Он выглянул в окошко, которое выходило во двор; лица его генерал не видел, но был готов поклясться, что этот негодяй ухмыляется самым наглым и оскорбительным образом.
– Так и есть, – подтверждая догадку, заявил Забродов. – Ты настолько выбит из колеи, что рискнул в одиночку пересечь пролив между Сциллой и Харибдой и собственноручно загнал своего «мерина» ко мне во двор. Безумству храбрых поем мы песню!
– Да пошел ты! – огрызнулся генерал. – Тебе все шуточки! А у нас действительно…
– Стоп! – быстро перебил его Илларион. – Ни слова больше! Сначала лекарство. – Он в два счета закончил нехитрый процесс сервировки и водрузил на стол непочатую бутылку коньяка. – Выпей, закуси и только после этого можешь говорить. А то в тебе сейчас столько яду, что ты мне им все мясо забрызгаешь.
Мещеряков с сомнением, будто и впрямь опасался отравы, покосился на коньяк.
– Вообще-то я за рулем, – сказал он. – И на службе.
– Как хочешь, – пожал плечами Забродов. – Только учти: мяса без коньяка ты не получишь. Хочешь попусту переводить хорошие продукты – ступай в столовую управления и там запивай шашлык компотом. А заодно рассказывай свои душещипательные истории кому-нибудь другому.
– Все-таки сволочь ты, Забродов, – с чувством произнес генерал.
– Просто вызовешь водителя, и все, – раскладывая мясо по тарелкам, невозмутимо откликнулся Илларион. – На что еще нужны генеральские погоны?
Мещеряков крякнул и присел к столу, с шумом подвинув тяжелый табурет. Забродов с понимающей улыбкой поставил перед ним тарелку и плеснул в стакан на палец коньяку.
– А лимон? – попробовал закапризничать генерал.
Как и следовало ожидать, он не на таковского напал.
– А лимон получишь на светском рауте, – пообещал Забродов. – Давай жри, твое превосходительство! Для кого я старался? Закусывай, чтобы плакать мне в жилетку не просто так, а по существу, с толком и расстановкой…
Мещеряков многозначительно покосился на его «жилетку», то бишь на фартук с изображением атлетического торса. Илларион крякнул, снял фартук и, бросив его на подоконник, налил себе коньяку.
Они выпили не чокаясь и молча приступили к еде. Энергично жуя истекающее ароматным соком мясо и ощущая, как коньяк потихоньку согревает внутренности, генерал вдруг почувствовал, что это именно то, в чем он нуждался на протяжении последних нескольких дней. Не то чтобы его все это время не кормили и не поили, но только здесь, на тесноватой забродовской кухне, он неожиданно для себя получил от еды и выпивки нормальное человеческое удовольствие. Возможно, причиной тому было наложенное Илларионом табу на разговоры о деле во время еды, а может быть, виноват был сам Забродов, один вид которого внушал уверенность в благополучном исходе любого предприятия. На какой-то миг Мещеряков опять разозлился. Ну что это такое, в самом деле! Он ведь как-никак генерал, а не заблудившийся малыш, наконец-то повстречавший в лесу доброго дядю, который может отвести его домой! Но Илларион, по-прежнему не говоря ни слова, плеснул ему еще немного коньяку, и генеральское раздражение благополучно растворилось в содержимом стакана.
– Итак, – произнес Илларион в тот самый момент, когда Мещеряков осознал, что сыт и почти доволен жизнью, – что у нас стряслось на этот раз? Иными словами, как зовут твои неприятности?
– Замятин, – без предисловий откликнулся генерал.
– Иван?
Забродов никогда не забывал людей, с которыми виделся хотя бы раз, а поскольку Иван Ильич Замятин неоднократно проходил под его руководством различные спецкурсы, шлифуя боевые навыки, которыми пока ни разу не воспользовался, Илларион знал о нем все, что один разведчик может знать о другом. Та часть послужного списка полковника Замятина, о которой был осведомлен Забродов, надежно хранилась в его памяти, и Мещеряков не сомневался, что нужный файл уже извлечен из запрятанного в голове приятеля архива, бережно обтерт от пыли и бегло прочтен.
– Никогда не доверял красавчикам, – подтверждая его догадку, сообщил Забродов. – Ну и что он натворил?
