Клим Зиновьевич ни единой минуты не раскаивался в содеянном. Если он о чем-то и жалел, так лишь о том, что не сделал этого раньше, много лет назад. Сколько времени и сил потрачено впустую!

Он сходил на веранду, которая с ноября по май служила недурной заменой холодильнику, и принес одну из уцелевших с поминок бутылок водки. На поминках он почти не пил, опасаясь, что во хмелю не сможет достоверно изображать убитого горем мужа и отца, и теперь не видел препятствий к тому, чтобы наверстать упущенное.

Вместе с водкой Голубев принес в «залу» пластмассовую корзинку со слегка подсохшим хлебом и тарелку с нарезанной ветчиной, которую купил вчера. В холодильнике у него лежал кусок свиного окорока, дожидавшийся, когда его превратят в отбивные, несколько пачек пельменей, палка сухой колбасы и еще множество разнообразной снеди, которую Клим Зиновьевич за последние годы видел разве что по праздникам, да и то не всегда. Продукты были куплены на деньги, найденные в бельевом ящике жены, – как и предполагал Голубев, эта дура их копила неизвестно на что. Тайник был примитивный и вместе с тем надежный: на работу жена не ходила, и о том, чтобы запустить руку в ее белье, нечего было и думать – того и гляди, останешься без этой руки, а может, и без обеих.

Усаживаясь за стол, он вспомнил, что не мешало бы, наверное, поставить перед портретом жены рюмку водки с краюхой хлеба, но делать этого не стал, ограничившись показанным кукишем.

– Вот вам! – сказал он фотографиям. – Как вы со мной, так и я с вами. Нынче, голубушки вы мои, не ваше время, а мое. Ваше-то все вышло, вон какая история. И на кого ж вы меня покинули… – Он фыркнул, расплескав немного водки, которую наливал в стакан, и растер пахучую лужицу рукавом рубашки. – Говно твои грибы, – сообщил он фотографии жены. – Сто раз я тебе это говорил, а ты, дура, слушать не хотела. Ну, земля вам пухом!

Он выпил и с аппетитом закусил ветчиной. В доме было тихо, как в могильном склепе, и Клим Зиновьевич, дотянувшись до пульта, включил телевизор.

Ящик сам собой включился на «Рен ТВ» – любимом канале жены, которая обожала смотреть криминальные новости и всякие таинственные истории о привидениях, НЛО, снежном человеке и прочей нечисти. Голубеву, который таинственных историй не любил, повезло: шел выпуск криминальных новостей.

Под репортаж о поимке шайки квартирных воров он выпил еще сто граммов и закусил кусочком ветчины с подсохшим ломтем хлеба. Водка ушла, как в сухую землю, и Клим Голубев, никогда не числившийся в выпивохах, с удовольствием сознавал, что бутылка не последняя и что ни одна живая душа не помешает ему, если возникнет такое желание, упиться хоть до полного бесчувствия.

Жуя, он чавкал так громко, что почти не слышал, что говорят по телевизору. Мысли его бегали по кругу, как собака, ловящая себя за хвост: эйфорию сменял страх, который, будучи изгнанным, снова уступал место щенячьей радости школяра, не выучившего урок и наутро с облегчением обнаружившего, что школа дотла сгорела. В данный момент, глядя, как на экране телевизора дюжие милиционеры в черных масках и бронежилетах укладывают лицом в асфальт какого-то бедолагу-правонарушителя, Клим Зиновьевич опять забеспокоился: все ли в порядке, хорошо ли заметены следы?

Следы были заметены на совесть. Уничтожать лабораторию в каморке он не стал: о его увлечении химическими опытами знало полгорода, и исчезновение химического оборудования и реактивов сразу после смерти жены и дочери могло вызвать подозрения. Поэтому он ограничился лишь тем, что убрал с глаз долой и закопал в огороде кое-какие химикаты, могшие натолкнуть тех, кто придет с обыском, на правильные выводы.

Впрочем, он был почти уверен, что обыскивать его не будут. С какой стати? Врач в заключении о смерти черным по белому написал: «Отравление грибами», и этот диагноз не вызвал ни у кого даже тени сомнения. Вскрытия не было, а если бы и было, оно бы ничего не показало: яд давно распался на простейшие составляющие, и обнаружить его стало невозможно уже через два часа после наступления смерти. Не было ни уголовного дела по факту двойной смерти, ни следствия по делу. С легкой руки врача «Скорой помощи», давшего официальное заключение о смерти, жена и дочь Клима Зиновьевича пополнили печальную ежегодную статистику отравлений грибным ядом, и Голубев не сомневался, что через пару недель о них забудут так основательно, словно их и на свете-то никогда не было.

Он представил себе два свежих земляных холмика на городском кладбище, увенчанных одинаковыми деревянными крестами и украшенных немногочисленными венками и букетиками увядших цветов. Будто наяву, Клим Голубев увидел, как ветер играет концами траурных ленточек «Любимой жене от скорбящего мужа», «Дорогой доченьке от любящего отца»; цветы наполовину вбиты в рыжий кладбищенский суглинок вчерашним ливнем, а истоптанный землекопами бурьян вокруг могил уже начал понемножечку распрямляться. Ему подумалось, что семья и после смерти не оставит его в покое: теперь за могилами придется старательно ухаживать, чтобы злые языки не пустили сплетню, которая будет соответствовать действительности. Впрочем, он чувствовал, что уход за могилами может стать весьма приятным делом, поскольку будет всякий раз напоминать ему о том, как решительно, а главное, ловко он изменил свою судьбу.

Повеселев от этих мыслей, Клим Зиновьевич слил в стакан все, что оставалось в бутылке, и соорудил себе новый бутерброд. Диктор с телевизионного экрана продолжал пугать народ всякими ужасами; уйдя в приятные размышления, Голубев его практически не слушал. Но тут сквозь клубящийся в мозгу теплый алкогольный туман пробилось произнесенное ведущим слово «отравление», и Клим Зиновьевич машинально навострил уши.

– …В одном из самых дорогих и престижных столичных ресторанов, – напористо тараторил ведущий. – Небезызвестная в среде так называемой золотой молодежи наследница солидного капитала умершего три года назад банкира Александра Николаева Валерия Николаева заехала сюда с подругой поужинать. Увы, ужину не суждено было состояться: едва успев сделать заказ, обе девушки умерли. По свидетельствам очевидцев, смерть наступила мгновенно. Ее причину установит следствие, однако нам удалось узнать, что пострадавшие скончались после того, как выпили поданное им красное французское вино стоимостью свыше двухсот евро за бутылку…

– Ишь ты, – сказал Клим Зиновьевич, салютуя телевизору стаканом. – Ух ты, – добавил он и выплеснул водку в рот. – Ну что за день сегодня! – воскликнул он, перед тем как отправить следом за водкой очередной кусок хлеба с ветчиной. – Не день, а просто праздник какой-то!

Это действительно был праздник. Клим Голубев не надеялся когда-либо узнать, увенчались ли его труды хоть каким-то результатом. Заряженные смертью бутылки с вином уплывали от него по конвейеру в полную неизвестность; они могли разбиться по дороге или годами пылиться на магазинных полках. Убить они тоже могли, но смерть, о которой не знаешь наверняка, существует только в твоих мечтах и не может принести настоящего удовлетворения.

Да, это был праздник, тем более что теперь рядом с Климом Голубевым не осталось никого, кто мог бы помешать ему насладиться своей победой. Теперь он знал, что проведенные с химикатами в холодной каморке дни и ночи не пропали напрасно. Купающемуся в роскоши миру толстосумов не было дела до Клима Голубева. Этот мир даже не подозревал о его существовании, как человек до поры до времени не подозревает о поселившемся в его организме смертельном вирусе.

Той же ночью, махнув рукой на осторожность, пьяный до безобразия Голубев прихватил в сенях лопату, отправился на огород и в кромешной тьме откопал зарытые там банки с химикатами: достигнутый успех необходимо было закрепить и развить.

С утра на улице шел мокрый снег, и, когда Андрей Мещеряков переступил порог квартиры, на плечах и отворотах его черного кашемирового пальто поблескивали капельки талой воды. Едва он начал раздеваться, как на кухне пронзительно засвистел чайник.