Теперь дед приходил редко и всегда напуганный. Вытаращив глаза, сидел на кухне и постукивал по столу пальцами. Ногти отросли и растрескались, руки тряслись, кожа полопалась и сохла; на лбу усилием воли дед выдавливал каплю желтого пота.

Бабка смеялась, глядя в окно. На подоконнике стояли банки с заряженной Кашпировским водой. Она смотрела его в телевизоре, закрыв глаза. Она больше слушала. По лицу текли слезы и сопли, рот – приоткрыт. Кашпировский вдавливал слова ей в лоб, и у нее текли по щекам слезы. Голову он свою всегда наклонял вперед, наваливаясь и нависая лбом. И пугал глазами. Тетка приносила платок и вытирала бабушке сопли. Бабушка спала.

Я пришел к деду в коммуналку и сидел за его столом в его маленькой заваленной комнате: между диваном и столиком – узкий проход, на столе с краю, где свободное место, – трехлитровая банка с помидорами. Дед пил рассол. Стекло заляпано пальцами. Очень хотелось куснуть один помидорчик. Я спросил, и он разрешил. Я залез в банку и достал. В большом общем квадратном коридоре все время капал замотанный марлей кран – в ржавую дырку раковины. В туалете воняло от засоренного стояка и застоявшейся в унитазе мочи.

Дед перестал приходить. Мы поехали всей семьей на похороны, тряслись в душном автобусе, и меня укачало, и вырвало на платье и туфли теткины.

Было жарко. Нудно и скучно. Долго возились с цветами. Много понаехало родственников. Я путал своих и чужих. Оказалось, не так много. К деду не хотели пускать. Я все-таки видел его. Он лежал в гробу в синем пиджаке. И гроб был бордового цвета, похожий на стол у папы на работе. Казалось, они из одного материала. Дед молчал, и шея его была обмотана бантом вишневого цвета. Я боялся, что он закричит котом.

Жалко не было. Только жарко, и хотелось домой. Я начинал хныкать. Бабушка дала мне горстку конфет с чужой могилки. Среди них попалась шоколадная. Я съел ее сам. Другими – карамельными – поделился с сестрами. Они теткины дети.

Неподалеку звенел тарелками оркестр, гудела труба. Хоронили военного и стреляли в небо. Я спросил, почему деду не стреляют. Мама накричала на меня за то, что я нашел где выгваздаться.

Когда все кончилось, мы ушли. Дед остался спрятанным под землей.

Когда в следующий раз хоронили другого деда, священник долго тряс над ним бородой и бормотал слова. И я спросил, зачем ему ставят крест, а тому не ставили. И мне сказали, что так надо.

Как написать рассказ? Да очень просто. Без всяких платных семинаров, шкурничества и прочего непотребства современной действительности, я расскажу вам, как делается рассказ. В общем делается он так. Все держится на интонациях, на музыке фраз. «Жили-были», это фраза, зачин. «Его звали Иван Иваныч Бесштанов». Это тоже фраза. Этой фразой мы обозначаем начало. Мы дали стартовый выстрел. Дело в шляпе. Есть герой – Иван Иваныч. Можно поиграться на тему вариаций. «В доме номер восемь проживал Иван Иваныч Бесштанов» Тут уже мы одновременно привязываем его к географической точке. Можно иначе: «У Иван Иваныча Бесштанов не ладилось с женой». Но это уже социально-бытовая драма, ну ее в баню! Вариации: не ладилось с соседкой, начальником, сыном, сыном полка, сыном Бога, соседкой по палате, квартире, планете, в конце концов! Выбор в рамках вариационных фраз не принадлежащих никому, кроме жанра, дает право считать нас превосходным рассказчиком с богатой фантазией, не так ли?

Дальше. Берем самый примитивный вариант сюжета: как Иван Иваныч за хлебом ходил, – его же можно сразу и в название определить. Итак, Иван Иваныч собрался утром за хлебом. Можно обрисовать немного быт его жилища: что он увидел, как проснулся. Или просто приступить сразу к делу: «Иван Иваныч Бесштанов, проживающий в доме восемь на улице Кирова (не будем выпендриваться и придумывать улицу имени Саши Грей или Венички Ерофеева) собрался утром за хлебом. Надел свой старинный бушлат, сверху теплый ватничек с надписью на всю спину «AC/DC» (изуродованный в восьмидесятые глупым сыном-школьником), но тем не менее не истертый еще временем, подштопанный только кое-где и залатанный».

Вообще всю эту хрень лучше не писать, потому что современный читатель – а за ним и писатель – стремится к краткости. Итак. «Иван Иваныч собрался за хлебом». Театральная пауза! Дальше. «В этот день он выбрал необычный путь до булочной и пошел промзоной». Так, например.

В общем, в дороге с ним что-нибудь могло случиться. Варианты: нападение, изнасилование, приставание (что ж у нас все об одном?), знакомство с милой дамой, с милой бабушкой, с милой девочкой (Лолита?), с милой собачкой, брошенной на произвол судьбы… Или он узнал в этой дворняге старого друга, с которым охранял в армии границу? В общем, все это вопрос сюжета, главное же обличать любую чушь в форму, в фразу, в музыку! «Иван Иваныч вышел из-за угла и увидел неясную в конце переулка фигуру. Она приближалась». Интрига, да, ядреный корень, это она самая! Точки и многоточия очень с этим помогают.

Ну ладно, переходим сразу к концовке. Допустим, с Иваном Иванычем случились всякие по дороге чудесные вещи или не по дороге, а в самом магазине, булочной, супермаркете, киоске газетном. Он встретил внезапно первую любовь, такую же старую, как он теперь сам. «Что, Петровна, булками торгуешь, лярва старая?! А за меня не пошла?!» Или: «Петровна…» – произносит Иван Иваныч с теплым батоном в дрожащих руках, и две старческие слезы орошают хлеб.

Или – Иван Иваныч в магазине обезвредил преступника, метнув ему между глаз затвердевшим батоном нарезного. Или, наоборот, Иван Иваныч хотел своровать булочку, и был пойман охранником, и вышвырнут безжалостно на улицу. Таким манером мы, кстати, переходим из разряда веселого в разряд серьезного, грустного, а то и остросоциального.

Старик, дребезжа наградами на пиджаке, падает в снег (которого теперь, кстати, днем с огнем не сыщешь), и хипстеры, проходящие мимо, ржут и скалятся: «Спасибо деду за победу!»

Короче, это все фантазии, но чтобы концовка была концовкой, даже если по смыслу, это совсем и не концовка, и можно было бы еще продолжать весь этот бред, мы делаем ее концовкой, облекая простые слова в патетические формы финала. В заключительный раз плавно пересчитываем все ноты финального аккорда. Например: «Иваныч Иваныч приподнялся на коленях, руки его тряслись, вспомнил, как душил фашиста в рукопашной, в голове мелькнула мысль: винтовка – это праздник. Но люди шли мимо, и мимо… И над городом заливал небо кровавый беспощадный закат». Ну, примерно, так.

Или: «Люди шли мимо, не обращая на поверженного в грязь старика никакого внимания, скрип детской коляски напомнил ему, что не все еще потеряно, родятся новые войны (Путинские дотации пошли в дело), и они вернут родину детям, старикам – почесть и хлеб, отменят тюрьмы и границы и пойдут по земле огромной босой семьей… Но мысль его оборвало наехавшее на пальцы колесо детской коляски.

Как-то так.

Теперь убираем из текста все смехуечки, из разухабистого стиля делаем серьезно-деловой, прикрепляем фото с умным лицом в очках, резюме с рекомендациями членов союзов писателей, и можно продавать людям свой опыт. А они потом завалят редакцию издательства «Эксмо» своими совершенными творениями. Впрочем, они сделают это и без нас.

Клёпа – щупленький, юркий мужичонка в кепке и полосатой майке, – сбегал за бутылкой водки и, вернувшись, вставил бутылку дулом в отверстие в затылке заседавшего на скамье доминошников Михалыча, – здорового ехидного мужика в спортивном – в полосочку – костюме. Горлышко бутылки высунулось из отверстия во лбу Михалыча, и прекрасная, пахучая жидкость заструилась по стаканчикам. Михалыч наклонял голову и туловище, а мужички подставляли под струю стаканы. Так и происходил разлив, а мужичонка Клёпа стоял и умилялся, глядя на такое чудотворство.

– Эко, Михалыч, угораздила тебя ранение заполучить. И нам на забаву, и себе на память, и радение.