Нина подтолкнула Паньку:

– Уйди ты уж на кухню, пусть тут покричат.

– А он на мамку…

– Мамка взрослая – сама справится. Пойдем.

Она отвела мальчика в кухню, посадила на стул:

– Посиди тут. Володя дома, не знаешь?

Панька вытер рукавом сопли:

– Дома. А на него отец вчера кричал.

Нина кивнула и пошла к бывшей гостиной, постучала:

– Добрый день…

Софья Моисеевна встала с кресла:

– Ты, Ниночка?

– Здравствуйте. Я не помешала? А Володя дома?

– Дома. Володя!

Володя появился из Анютиной комнаты. Увидев Нину, он нахмурился.

– Я тебе помешала? – спросила Нина.

– Нет, – помедлив, сказал он, – совсем нет.

– Пойдем погуляем?

– Мама, я могу пойти погулять? – обернулся Володя к матери.

– Ты помнишь, что отец это категорически запретил?

– Что – это? Выходить на улицу? Я что, в тюрьме?

Софья Моисеевна холодно посмотрела на сына:

– Делай что хочешь. С отцом будешь разбираться сам.

– Пожалуйста, позвольте Володе немного пройтись со мной, – попросила Нина, – папа не позволяет мне гулять одной, а я совсем засиделась дома. Мы немного подышим воздухом и сразу же разойдемся по домам.

Софья Моисеевна, поколебавшись, кивнула:

– Хорошо.

В бывшей Володиной комнате было тихо. На улице Нина взяла Володю за руку:

– Нет, не отдергивай… Володенька, послушай! Папа не считает тебя глупым, он просто рассердился. Это раз. А второе…

Она остановилась, задумчиво глядя на Володю, потом медленно сказала:

– Я не знаю, как сказать. Я… я с тобой. Вот. Понимаешь?

Володя сглотнул:

– Да. Спасибо.

Они молча дошли до Клинского и обратно.

– Тебе пора, – сказала Нина около дома.

– Да. Я пойду.

– Приходи к нам.

– Приду, спасибо. И ты к нам.

Он пришел на следующий вечер. Арсений Васильевич встретил его смущенно:

– Володя, я неправ. Я старше, а вел себя как мальчишка. Ты меня прости.

– Это вы меня простите, – вздохнул Володя, – я… ну в общем, я.

– Ты, – улыбнулся Арсений Васильевич.

– Давайте играть? – предложила Нина, – в слова?

– Я уж не буду, – отказался Арсений Васильевич, – я вот почитаю.

– Тогда мы с Володей, – решила Нина, – знаешь, из каких слов составлять будем? Сначала – пролетариат. Потом революция.

Арсений Васильевич читал, прислушиваясь.

Сначала дети писали, потом стали читать слова вслух. Из слова пролетариат слов получилось поровну, из революции – у Нины на одно больше.

– Я выиграла! – торжествующе сказала Нина.

– Да, точно… – удивленно сказал Володя, – у тебя сегодня так слов много!

– Я умная, – с удовольствием сказала Нина.

Арсений Васильевич кивнул сам себе. Из этих слов они составляли слова вчера, просидели час, а потом дочка еще внимательно прочитала те слова, которые составил отец. Да, за Ниночку можно быть спокойным – при любых революциях.

***

Это случилось в ноябре. Они с мамой и Элей сидели в гостиной, топили камин, грелись. Мама что-то рассказывала, кажется, смешное, потому что они смеялись. Вдруг в дверях появился отец, и они замолчали – никогда не видели папу таким. Мама встала, пошла к нему навстречу, он нагнулся, что-то ей сказал, и мама качала головой, глаза ее наполнились слезами, она все качала и качала головой, как будто не веря сказанному. Отец тяжело сел в кресло, и Володя не выдержал – бросился к нему, схватил за руки:

– Папа, что? Папа?

– Нильсона расстреляли, – с трудом выговорил отец.

Володя отшатнулся и с недоумением оглянулся на Элю. Она стояла, кусая губы, со страхом глядя на отца.

– Вчера его забрали прямо с завода. На той неделе рабочие напились, вломились в цех, стали ломать машины. Он, конечно, не давал, уговаривал, оттаскивал. Они набросились на него, стали бить… он отбился кое-как, отбежал, стал кричать, что они творят, рушат свой же завод… ну, и еще, видимо, что-то сказал против новой власти – вы же знаете, как он к ней относился. Мы виделись с ним позавчера, у него на лице еще были синяки и ссадины. Смеялся, говорил, что после этого несколько рабочих пришли к нему с повинной. Ну, а некоторые, наверное, побежали в ЧК, передали о его речах куда следует… вчера забрали, при рабочих объявили, что забирают как контрреволюционера за пропаганду и верность старому строю. Я узнал сегодня, с мастером побежали в ЧК, узнать, хлопотать, в конце концов! И, – отец тяжело сглотнул, – эта сволочь в форме с улыбкой сообщила нам, что инженер Нильсон был расстрелян по приговору революционного суда сегодня ночью…

Эля заплакала в голос. Анюта заревела тоже, мама все кусала губы и качала головой. Володя держался за папины руки. В горле рос огромный ком, не давал дышать.

Нина на следующий день пристала:

– Володя, что ты такой? Что сделалось?

Он с трудом отговорился какой-то ерундой – немного болит голова, не получилась задача. Случившиеся было настолько ужасным, что даже выговорить эти слова – Нильсона расстреляли – казалось невозможным.

Володя все время вспоминал слова отца – смеялся, с синяками и ссадинами на лице, радовался, что рабочие пришли с повинной – а уже на следующий день его не было. Его убили.

Может быть, это моя последняя ночь, думал Володя каждый вечер, укладываясь спать.

Он боялся теперь строить планы, думать о будущем, что-то обещать. Нина каждый день после школы спрашивала:

– Ты придешь вечером? Мы завтра вместе пойдем?

Володя что-то мычал, чувствуя, как в груди растет холодный ужас. Как она не понимает, что никакого вечера, никакого завтра может и не быть?

Вечерами не хотелось готовить уроки – к чему готовить уроки, если завтра они могут не понадобиться? Как-то раз отец заметил у него грязные ботинки, велел немедленно привести обувь в порядок – Володя чистил ботинки, глотая слезы: какая разница, в каких ботинках умирать…

– Володя, опять?

Он смущенно отдернул руку. Нина укоризненно смотрела на него:

– Ну, сколько можно? Вчера на уроке опять кровь текла…

Володя нахмурился, и Нина замолчала.

Эта привычка – теребить уголок рта – появилась у него с той ночи, когда арестовали отца. Теперь, нервничая, он подносил руку ко рту, трогал, щипал, расчесывал до крови. Вчера в школе была проверочная работа, и Володя, хоть и оставался лучшим учеником в классе, так переволновался, что измазал кровью листок с ответами. Вот и теперь!

Они как-то раз проходили мимо того места, где тогда солдат убил мужчину. Конечно, Володя снова вспомнил, и, конечно, снова ковыряет рот.

Нина сначала сердилась:

– Володя, ну что такое? Убери руки от лица, что ты все хватаешься…

Потом она заметила, что это смущает его, и стала стараться отвлекать. Но такое получается только тогда, когда она рядом. Вчера на уроке она видела, что он опять вцепился в губу пальцами, но не вставать же на занятии, не подходить?

– Слушай, надо что-то делать! – сердито заговорила она, – ты так себе скоро рот разорвешь – будешь как человек, который смеется.

Володя угрюмо молчал.

– Нельзя так!

– Нельзя! – рассердился он, – что ты ко мне пристала? Я что, нарочно?

Нина отвернулась. Володя схватил ее за руку:

– Ну прости. Ты не одна ко мне с этим пристаешь просто – и мама тоже, и Элька. И отец. Отец-то хоть бы уж ничего не говорил, сам все время рукава на рубашке заворачивает-разворачивает – он так раньше никогда не делал!

– Надо придумать что-то, – решительно сказала Нина, – невозможно же так, и некрасиво, и тебе больно потом… слушай, я придумала! Есть у тебя платок?

– Да есть, конечно, вот. И что делать?

– Ну вот. Как будешь нервничать или что – сразу платок ко рту. Потрогал – и убрал. Понял?

– Понял, – недоверчиво сказал Володя, – попробую.

В школу Володя с Ниной ходили вместе – на этом настаивали и Смирнов, и Альберги. Инженер так и сказал:

– Нина, присматривай за ним, чтобы куда не влез.