– Твой отец вел на заводе технический кружок для рабочих. Не получая за это платы, в свое свободное время. Ты знал об этом?

– Знал, конечно.

– И ты не смог ответить Зальцману, что он несет чушь? Но и это ладно. Ты понимаешь, что видят эти дети? Что их отец, который пьет и лупит их, вдруг за неясные заслуги взял и получил жилье? Которое отобрали у того, что работал и занимался своими детьми? Это им пример? Как дальше жить?

– Он был бедный, ему мало платили, он не видел, как можно жить!

– Это ты не видел! – взбесился Арсений Васильевич, – это ты ничего не видел, а уже берешься рассуждать! Куда ты лезешь? Был бы ты мой сын…

– Что бы вы сделали? – крикнул Володя в ответ, – ну, что? Отлупили бы, да, чтоб возражать не смел?

– Нет, – остыл Смирнов, – бить-то уж точно не стал бы. Не знаю, что бы я делал, Володя. Расстраивался бы, наверное, что глупым растешь…

Володя вспыхнул и вскочил со стула:

– Я домой пойду.

– Да я только рад буду!

Володя выскочил за дверь. Арсений Васильевич опомнился и виновато посмотрел на Нину. Та пожала плечами и вышла из комнаты.

Чертова революция, озадаченно подумал Арсений Васильевич. Ладно дети, но он-то? Хорош, набросился на ребенка!

Он постучал к Нине:

– Можно, маленькая?

– Конечно, – ровно отозвалась Нина.

Арсений Васильевич вошел, сел на стул. Нина сидела за своим столом, перекладывала книжки.

– Что мне делать? – сердито спросил отец, – пойти к нему? Так там от Зальцманов не протолкнуться…

Нина повернулась:

– Зачем ты к нему пойдешь? Опять дураком ругать?

– Я его дураком не ругал, – опешил Арсений Васильевич.

– Глупым назвал. Он не глупый. Он – думает…

Арсений Васильевич сморщился.

– Ну хорошо, – сказал он обреченно, – и о чем он думает? О чем тут думать, скажи на милость?

– Ты против революции?

– А ты как думала? Ты знаешь, сколько я работал – я ничего от тебя не скрывал. Ты знаешь, сколько работала тетя Лида. Мы заработали на магазин и швейную мастерскую – теперь ничего этого нет. Ты считаешь, что при таких условиях я должен быть всей душой за этот переворот?

– Папа, а если бы ты жил не у своих приемных родителей, а остался бы с настоящими? Был бы у тебя магазин?

– Откуда я знаю? Не надо, Нина. При чем тут это? При чем тут – если бы? Я мог бы быть больным, кривым, пьяницей, слабоумным – каким угодно. Но я такой, как есть, от этого и будем отталкиваться.

Арсений Васильевич помолчал, собираясь с мыслями.

– Ты знаешь, что ни я, ни Альберг ни разу не были теми сволочами-эксплуататорами, которых рисует Володя на своих идиотских картинках. Ты знаешь, что я помогал богадельне и еще нескольким бедным семьям, что еще на Охте, да и давным-давно в Галиче я разрешал закупаться в долг и эти долги часто забывал. Ты знаешь, что Альберг всей душой болеет за свой завод, что он ночевал бы там, если бы не семья, которую он обожает и для которой живет. Ты помнишь дядю Прокопа? Который бил твоего Володю по спине пудовыми кулаками – ребенка! Что, и у тебя он вызывает большие симпатии, чем я и Альберг? Как же, он ведь просто не понимает!

Нина вздохнула:

– Первый раз в жизни я не могу тебе что-то объяснить, папа.

– Да это все из-за революции, – сердито сказал отец, – я ведь тоже – всегда с мальчишкой мог договориться, а сегодня набросился. Но я даже представить не могу, как его отцу обидно. И трудно…

– Ну вот это бы и сказал…

– А что, так непонятно? – опять разозлился Арсений Васильевич, – если твой Володя таких вещей не понимает, куда он тогда вообще лезет?

Он махнул рукой и пошел к себе в спальню, лег на кровать и уставился в потолок. Мучила досада – не сумел объяснить мальчишке… а как объяснить, если и сам ничего не понимаешь?

И он стал думать о том, что вообще очень мало интересовался тем, что происходило. Дети работали на заводах? Было, было. Но какие дети? Друг Тимофей, рабочий с Выборгской стороны, учил своих детей в реальном училище, жил с семьей в хорошей квартире, летом снимал дачу.

Дети жили в подвалах? И это было. В их дворе в подвальной квартире жил сапожник, каждую субботу напивался и лупил жену и детей, как-то Арсений Васильевич услышал крики и пошел навести порядок, во дворе встретился с Альбергом, тот тоже шел к сапожнику. Сапожнику много не потребовалось, они с инженером взяли его под руки, вывели на задний двор и пообещали неприятностей, если он не угомонится. По субботам стало заметно тише. Альберг тогда вздохнул, лучше бы такими вещами занималось государство, ну вот, оно и занимается – семья такой же пьяни живет у него в квартире…

Дети, дети! Да, дети, но что вырастет из этих детей? Вот случилась революция, и эти дети перебрались в отличную комнату, а то, что из этой комнаты выкинули такого же ребенка, они и думать не станут. Они вырастут с мыслью, что они чем-то лучше, чем Володя и Нина, потому что их пьяный скотина-отец пролетарий, потому что они были бедными, потому что у них не было ботинок.

Но они же и не виноваты. Арсений Васильевич почувствовал, что запутался, что все надоело, что он хочет жить своей обычной, понятной и приятной жизнью – растить дочку, работать, читать, гулять, по вечерам играть в лото.

Нина постучала:

– Можно?

– Конечно.

– Папа, пойдем играть в слова?

И весь вечер они играли, составляя слова из слов пролетариат и революция.

На следующее утро Нина пошла к Володе. Дверь в квартиру была распахнута, на подоконнике сидел маленький мальчик, одетый в какие-то тряпки.

– Ты что тут сидишь, простудишься, – сказала Нина.

Ребенок что-то буркнул. Нина не расслышала.

– Что?

– Пошла… – ребенок поколебался и добавил еще слово.

Нина усмехнулась:

– Что сказал-то… иди домой, дурачок – замерзнешь!

– Там папка пьяный, – сказал ребенок.

Из квартиры донесся крик. Нина пожала плечами:

– Ну, так хоть в кухне посиди.

– А ты в квартиру пойдешь?

– Да.

– Ты лучше не ходи, папка когда пьяный, злой.

– Нешто он мне что сделает? – удивилась Нина, – пойдем, доведу тебя до кухни.

В Володиной комнате явно что-то происходило. Причитала Нюронька, что-то грохотало – кажется, швыряли мебель.

Когда Нина с мальчиком проходили мимо, дверь распахнулась. На пороге появился пьяный отец семейства.

– Куррррва!

Увидев сына с незнакомой девочкой, он остановился, тупо моргая глазами.

– Нюрка! – заорал он, – ты что, сука, еще девку когда родила? Почему Панька с девчонкой тут?

Нина не удержалась от улыбки:

– Я не твоя, слава тебе господи.

– Не моя? – озадачился урод, – ладно тогда. А ты что, ущербок, тут шарисси? Я тебе как отец сказал сидеть в комнате не дыша, а ты? Ну, я тебя сейчас научу…

И он протянул к сжавшемуся мальчишке руку. Нина нахмурилась и отодвинула мальчишку плечом, оказавшись прямо перед пьяным.

– Это что? – удивился Куроесов, – это что такое передо мной?

– Иди на кухню, – велела Нина мальчику.

Мальчик растерянно топтался рядом. Куроесов угрожающе поднял руку.

– У меня есть отец, – сказала Нина спокойно, – задень меня – и ты покойник, точно говорю.

– Как это покойник?

– Ну как? В гробу лежать будешь.

– Ну нет, – возмутился пролетарий, – я еще поживу! Ты глянь, жизня какая началась! Кроватки у этих ушлепков – спят как порядочные! У меня матка вокзал убирала, так я при сортире спал, а как выгнали ее, так и на улицах. У тебя вот кроватка есть?

– Есть.

– И у моих щенков есть. Тебя звать как?

– Твое какое дело?

– И то, – согласился Куроесов грустно, – ты кто, из буржуев?

Нина внимательно посмотрела на него:

– Спать иди.

– И пойду. У меня ж тоже кровать есть.

– Ну вот. Иди, иди.

Выглянула Нюронька:

– Ты что хоть тут колобродишь, то у тебя дома нет? И у тебя, Панька? А ну-ка на кроватку свою иди, теперь ведь все есть, слава товарищу Ленину!

– Кроватки! Как порядочные будут! – опять закричал пьяный.