– И лучше, чтобы и не знали?

– Наверное…

– Ну, пусть не знают. Хотя я бы на твоем месте с отцом поговорил. Нам инженеры, образованные нужны. Но только – если они настроены правильно. Вот ты бы отцу и объяснил, как к рабочим надо относиться…. А то ведь он на Куроесова как на плевок смотрит – с презрением.

Володя, как обычно при общении с товарищем Зальцманом, растерялся. Что говорить? Что отец – трудяга, всю жизнь работает, и того же требует от других, требует дисциплины, порядка… да, он не выносит мужа Нюроньки, но с каким уважением он говорил о некоторых рабочих своего завода!

– Вы же сами его из квартиры выкинули, – сказал он наконец, – ну, Нюронькиного мужа.

– Выкинул, – кивнул Зальцман, – надо будет – еще выкину. И буду выкидывать, пока не поймет. Я его не брошу, он будет человеком, поверь мне, малый. А твой отец рад бы его обратно в подвал, чтобы он там дальше пил и пропадал. Понимаешь разницу?

Володя кивнул.

– Ну, вот и дом. Давай-ка беги первый, а я постою – покурю.

Володя поднялся по лестнице. В квартире стоял крик – ссорились Нюронька и Зося:

– Товарищ Куроесова! Ваши дети ведут себя недозволенно!

– Ты еще мне указывать будешь, стерва? Твой мерин моему мужику лицо изувечил, так и кинулся на рабочего человека, так и ты теперь на кровинушек моих будешь переть? Я за своих горло тебе перегрызу, вобла ты сушеная!

Володя тихонько проскользнул в гостиную. Отец и мама разом повернулись к нему.

– Откуда ты шел с этим человеком? – отрывисто спросил отец.

– С каким?

– Не притворяйся!

– Успокойся, Яков. Володя, ты шел вместе с нашим соседом, мы видели в окно. Откуда вы шли? Ты случайно его встретил?

Володя угрюмо молчал.

– Не случайно, – наконец ответил он, – я был в клубе.

– Где ты был?

– В клубе.

– В каком еще клубе?

– В рабочем. На Забалканском.

– Я говорил тебе, Соня, – сказал отец, – помнишь – про рисунок? Видимо, это был эскиз.

– Эскиз, – согласился Володя, – я для клуба нарисовал три плаката.

– Что ты сделал?

– Нарисовал три плаката! Я же ясно сказал.

– Зачем, Володя? – недоуменно спросила мама.

– Они меня попросили.

– А они не попросили еще раз меня арестовать? – с интересом спросил отец, – не попросили отдать еще одну комнату на благо пьющего пролетариата? Не попросили дать попользоваться зубной щеткой?

– Нет.

– Ничего, большевик, скоро попросят.

Отец вышел из комнаты, хлопнув дверью. Мама зло посмотрела на Володю:

– Что, забыл уже, как хамы ногами тебя пинали? Нравится, когда пьяная скотина в твоей комнате – на которую твой отец заработал – детей своих лупит и на пол блюет?

– Мамочка! – взмолился Володя, – мамочка, пожалуйста! Послушай меня… мамочка!

– Слушаю.

– Они… – сбивчиво заговорил он, – они не знают. У них… и щеток не было, и их научить надо… ну мамочка!

Володя сбился и замолчал.

– Все? – холодно спросила мама.

Дверь открылась, вошел отец.

– Соня, мы будем обедать?

– Да, Яков, одну минуту.

Эля накрыла на стол, мама поставила кастрюлю.

– Что там? – брезгливо спросил отец.

– Там суп, Яков, – сдержанно сказала мама, – из селедочных голов.

– Прекрасный обед!

Мама, пожав плечами, начала разливать суп по тарелкам. Отец поболтал в тарелке ложкой:

– Дааа, блестяще. Ну что, большевик, за это боролись?

Володя опустил глаза.

– Что – молчишь? Об этом говорит Маркс, Энгельс? Кто там еще?

Он попробовал суп и отложил ложку:

– Не сказал бы, что до революции ты жил хуже… Ну что же, ты первый кричал – свобода, свобода! Что ты сидишь? Ешь свой прекрасный революционный суп…

Володя молча ел. Конечно, суп прекрасный – горячий, и мама положила туда морковку. Отец наблюдал за ним:

– Ты доволен, я вижу. Ну что же, отлично!

Наконец обед закончился. Володя поблагодарил маму и скорее скрылся в Анютину комнату. Из гостиной слышался негромкий голос отца – он читал Анюте сказку.

Володя криво усмехнулся. Отец, как и все, съел свой суп до последней ложки.

Отец и мама что-то обсуждали, Эля собиралась в гости – в соседний подъезд. Володя подумал, что и ему надо бы в гости – Арсений Васильевич просил зайти, да и вообще он давно у них не был. Он оделся и выскользнул из дома.

Арсений Васильевич был не в духе:

– Что это такое – в доме нет чаю? Почему не заварить приличный чай? Никогда не дождешься. А что дверь хлопает?

– Это я пришел, – смущенно сказал Володя, заходя, – я не вовремя?

– Вовремя! – обрадовалась Нина, – отец меня грызет с утра – ему вчера нахамили покупатели, а мне достается. Заходи скорее, может, хоть при тебе притихнет?

– Если бы нахамили… – проворчал Арсений Васильевич.

– А что случилось? – спросил Володя, садясь к столу.

– Ничего особенного. Такая же девка, типа той, в клубе, сказала мне, что вот придет время – и меня пристрелят.

Володя вспыхнул:

– А почему вы про ту девушку плохо говорите?

– Про какую?

– Из клуба! Я понимаю, что вы плохо про нее сказали.

– Она мне не понравилась.

– И что?

– И ничего, – согласился Арсений Васильевич, – ничего. Извини, что я действительно плохо отозвался про твою… эээ… подругу.

– Вы о чем? – спросила Нина, – я ничего не понимаю!

– Да я сам не понимаю, Нина, – задумчиво сказал Арсений Васильевич, – про клуб – это не секрет, Володя?

– Нет.

– Я сегодня проходил мимо рабочего клуба на Забалканском, увидел там Володю, посмотрел на афишу: лекция. Зашел послушать, заодно посмотрел, с кем разговаривает Володя. Эти люди, как и лектор, мне не понравились. Все.

– Почему не понравились?

– Не понравились, и все.

– Вам вообще не нравятся… ну… как сказать?

– Те, кто сейчас считает себя хозяевами жизни? Нет.

Володя кивнул:

– Как и моему отцу. Он презирает наших новых соседей.

– Понимаю его.

– А я не презираю, – медленно сказал Володя, – знаете что? Они совсем не плохие. Совсем.

Арсений Васильевич молчал, Нина пожала плечами.

– Мне рассказывали там, в клубе, – продолжил Володя, – вот эта девушка, да… она работать на фабрике начала очень рано, и мастер… я не понял, что мастер сделал, что-то плохое. И про ребенка она что-то говорила. А у Петра – ну вот этого парня, вы тоже видели – у него братик погиб на заводе. А наши соседи? У их детей никогда не было кроватей! Это же неправильно?

– Неправильно, – согласился Арсений Васильевич.

– Ну вот!

– Что – вот?

– Значит, надо это менять.

– Володя, – серьезно заговорил Арсений Васильевич, – ты говоришь – менять. Конечно, ты прав, дети не должны работать на заводах, дети не должны гибнуть, дети должны учиться… Но почему вышло так, что ты и Нина учились, а эти дети – нет?

– Потому что у вас и у моего отца хватало денег платить за наши гимназии.

– Почему у твоего отца хватало денег?

Володя открыл было рот, но осекся и ничего не сказал.

– Не стесняйся, говори! Потому что он эксплуатировал народ? Да?

– Ну…

– Уж наверное не поэтому, да? Наверное, это было потому, что он работал, работал не покладая рук, и кому об этом не знать, как тебе? А что он делал в свое редкое свободное время? Проверял твои уроки, читал тебе – правда? А что делали отцы тех детей, о которых ты говоришь? Ну хорошо, отцов девушки и парня из клуба ты не знаешь. А чем занят ваш сосед?

– Это понятно все и так, папа, – влезла Нина, – Володя не дурак, ты уж ему так-то не объясняй… Мы про детей.

– Про детей. Да, в новом мире у детей должны быть равные возможности. Считается, что мы строим этот мир. Но почему при строительстве пострадал Альберг и его дети, а эта подзаборная пьянь, не приложив ни малейших усилий, получила отличную комнату и устроила дела своих детей?

– Зальцман говорит, что этих рабочих можно воспитать! – перебил Володя, – и он… понимаете, когда Куроесов стал буянить, он выкинул его на лестницу. И он сказал так – твоему отцу все равно, погибнет этот человек или нет, он не выйдет и ничего не сделает, а я выкину его на лестницу еще, потому что мне не все равно.