В восторге смотрел Психей на Лучника и не мог налюбоваться, он был готов кричать от счастья и радости — нет, никакой не дракон его возлюбленный, но бог! Сестра была права — истинную личину не удержать во сне… А вон и колчан с луком в изножье валяются, точь в точь, как на фреске… и факелы, как он сразу не догадался[1]… Это же Эрот! Легкокрылый бог любви, сын Афродиты!

Кинжал с глухим стуком упал на пол, а Психей, как завороженный, двинулся к ложу и споткнулся о колчан. От неловкого движения стрелы рассыпались по полу — он присел и, не отрывая глаз от своего Лучника, стал засовывать их обратно в колчан и поранился одной из них. Им тут же овладело сильнейшее желание, и вместо того, чтобы спрятать светильник — немой свидетель своего неверия — он оперся о ложе коленом и, склонившись над возлюбленным, начал целовать и гладить его. То ли от волнения, то ли по прихоти судьбы, рука Психея задрожала, светильник наклонился и раскаленное масло тонкой струйкой потекло на плечо бога. Лучник тут же проснулся, и вмиг его сияние стало сильнее. Почти невыносимо стало смотреть на него, все равно как на солнце. Бог вскрикнул и безотчетно оттолкнул от себя источник боли. От удара в грудь Психей отлетел почти до входа в спальню и застыл, еще не вполне понимая весь ужас произошедшего. В другую сторону полетел светильник, который потух, несколько раз перевернувшись в воздухе, — но он уже не был нужен: волны света, исходящие от Эрота, освещали всё вокруг.

— Что происходит? Что со мной? — Эрот с трудом привстал, но слабость его была велика, и ему пришлось снова опустится на ложе. Его тут же скрутило в приступе рвоты. На пол, выкручиваясь в воздухе и злобно шипя, плюхнулись две черные змейки; и Психей и Эрот с ужасом и омерзением смотрели, как гадюки, освоившись, быстро поползли в сторону двери. Психей отшатнулся в сторону, а они, пошипев для острастки в его сторону, юрко шмыгнули под ковер.

Эрот помотал головой в разные стороны, словно не веря, и начал опять подниматься, с каждым мгновением всё более приходя в себя, а затем медленно двинулся в сторону Психея. Прежнее золотистое сияние его стало наливаться кораллово-красным цветом, перемежающимся фиолетовыми и даже черными всполохами; в этом свечении явственно чувствовалась ярость, боль и гнев обманутого бога. И чем больше тот приходил в себя, тем ощутимее становилась его ярость и тем сильнее душили Психея волны исходившего от него гнева. «Он меня убьет!» — пронеслось у него в голове. Это было какое-то неизвестное ему устрашающее существо, на которое невозможно было смотреть: в слепящем раскаленном сиянии застыло белой маской лицо, в котором чернели провалы глаз, засасывающие, как в бездну. Психей это существо не знал: то был не его возлюбленный Лучник и не красавец-Эрот, и если бы Психей не стоял уже на коленях, то точно упал бы сейчас перед разъяренным богом.

С каждым шагом Эрота, он всё больше съеживался и вжимал голову в плечи, а потом не выдержал и упал на сложенные руки — в жесте полного раскаяния и мольбы о пощаде.

—Прости, прости, прости меня… Я не знал, клянусь, не знал… — лепетал Психей.

— Что за отраву ты мне дал, неблагодарная коварная тварь?! — рыкнул Эрот. — Пытался убить? Меня?!.. Только ты просчитался: яды на богов не действуют, они лишь погружают нас в сон.

— Нет, нет, всё не так…

— Страшно получить отраву, но вдвойне вероломно, когда после любовной игры яд протягивает возлюбленный, и нежно улыбается при этом. — Эрот продолжал идти на Психея, не слыша его.

— Прости меня, прости!.. Всё не так!.. Я не знал!

— Это твоя благодарность за всё, что я для тебя сделал и готов был сделать?! Смотри на меня! — Он нависал над ним, а Психей весь подобрался и оцепенел, не в силах поднять голову. Эрот схватил его за волосы, заставив взглянуть на себя. Психей зажмурился — таким жутким было это лицо перед ним, таким гневом и такой злобой горели глаза, выжигая всю душу. Это, казалось, еще больше разъярило Эрота.

— Я сказал, смотри на меня! — прошипел он. — Отвечай! — Он вынудил Психея подняться и продолжал тянуть его еще выше за намотанные на кулак волосы, так что Психей заскулил от боли и слезы выступили у него на глазах. Он весь вытянулся, стремясь уменьшить боль натяжения, и всё равно едва доставал Эроту до середины груди.

— Ай!.. Клянусь, я не знал! Я виноват, прости меня, Лу… Эрот! Ты же Эрот, правда? Как я не догадался, глядя на фреску! Прости меня, умоляю! Я не знал, что это яд! Я хотел всего лишь посмотреть на тебя! Ты никогда не спишь, а Теломена сказала мне…

— Теломена? Разве я не говорил тебе, чтобы ты ее не слушал?.. Всё-таки ты такой дурак! Думал ли ты, с чего было моей матери, Афродите обращать на тебя внимание, а?.. Всё благодаря заботам твоей дорогой сестры!

— Нет, нет, неправда!

— О, еще какая правда, — издевательски протянул Эрот. — Я не хотел тебя расстраивать, да и не думал, что она вновь возьмется за козни — делить-то ей с тобой вроде нечего… Но ты! Ты же клялся мне, что не будешь её слушать… впрочем, ты во многом клялся… Проклятье, как же болит плечо! Кажется, крыло ты мне повредил тоже! — Эрот отпустил Психея и, скривившись, схватился за плечо, баюкая боль, а потом лицо его вновь закаменело. — Ты клялся мне и нарушил все свои обещания!

Психей всхлипнул и закрыл лицо руками.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — Эрот поднял его в воздух как куклу и затряс. — Смотри мне в лицо своими красивыми лживыми глазами. Ну, отвечай!

Психей застыл, подвешенный в воздухе, и уставился неподвижным взглядом в обжигающее в своей ярости лицо.

— Теломена сказала мне, что видела дракона, и что этот дракон ты. И что ты собираешься всех убить — и ее, и родителей, и… всех. Я не верил, но она сказала, что я должен убедиться своими глазами. Во сне никто не не может удержать чужую личину. Ты никогда не спал. Она сказала, что даст мне снотворное снадобье, и я решил, что ничего плохого не будет… Клянусь тебе, я не знал, что это яд! Пожалуйста, поверь мне!

Эрот отпустил его и Психей больно рухнул на колени. Его начала бить дрожь, но он, кажется, не осознавал этого, лишь повторяя:

— Я не знал, клянусь тебе, всем, чем хочешь, не знал! Пожалуйста, прости меня! Прости! Я клянусь…

Эрот как-то разом выдохся и отошел от него. Он всё еще подносил руку к плечу, но та вспышка бешеной злости, когда Психей всерьез опасался за свою жизнь, уже прошла.

— Довольно! Ты уже клялся мне и не раз — в моих ушах еще звучит твой голосок. Ты нарушил все свои обещания и разрушил всё, что мог разрушить… Да, Теломена была права — во сне с меня сползла личина смертного, теперь ты это знаешь. Теперь ты счастлив, зная это? Сомневаюсь… Но ты сделал свой выбор: ты предпочел слушать сестру, а не меня; верить ей, а не мне. И посему, больше меня никогда не увидишь. Прощай навсегда!

— Нет, нет, не покидай меня! — Психей потянул к нему руки, пытаясь дотронуться, ухватиться. — Лучник, заклинаю тебя любовью, нашей любовью!

Эрот наклонился было к луку и стрелам, но резко развернулся к Психею.

— Любовью? — розовые губы Эрота скривились в усмешке. — Любовью, которую я, глупец, испытывал к тебе и которую ты растоптал, используя мое доверие? Той любовью? Я — бог любви, который наделен даром зажигать огонь в сердцах богов и людей, от стрел которого не укрыться самому Громовержцу, я любил тебя, да, любил в первый раз в моей жизни! Я, глупец, хотел просить Зевса даровать тебе бессмертие и хотел разделить с тобой вечность… Я спас тебя сначала от гнева моей матери, а потом и от верной смерти, окружил тебя роскошью, покоем и удовольствиями, лелеял и ласкал до умопомрачения и за всё это просил лишь одного: не пытаться меня увидеть!.. И за это ты опоил меня ядом, поверив клевете сестры, что я чудовище! Поверив не мне, а ей!.. Вот такая твоя любовь.

Психей без сил склонил голову, слезы стыда и раскаяния без остановки катились по щекам — ведь каждое слово Эрота было правдой. А тот, окинув его любопытно-брезгливым взглядом, продолжил: