Я киваю. Я сказала себе, что сохраню спокойствие, как бы ни сложилась ситуация. Если развалюсь на куски, судья сразу посчитает меня не способной ничего решать. Намерения были прекрасные, но вид Десальво, подносящего к губам банку с яблочным соком, как-то меня расслабил.

Не так давно Кейт привезли в больницу для проверки почек, новая медсестра дала ей какую-то склянку и попросила сдать мочу на анализ.

– Лучше подготовить все к тому моменту, когда я вернусь, – строго сказала она.

Кейт, которая не приходит в восторг, получая резкие приказания, решила, что эту тетку нужно проучить. Она послала меня к торговому автомату и попросила купить такой же сок, какой пил судья, перелила содержимое банки в выданную ей посудину и, когда медсестра вернулась, подняла ее к свету.

– Гм… – задумчиво произнесла Кейт. – Выглядит немного мутной. Лучше отфильтровать ее еще раз. – С этими словами она поднесла склянку к губам и выпила все до дна.

Медсестра побледнела и вылетела из палаты. Мы с Кейт хохотали до рези в животе. До самого вечера нам нужно было только встретиться взглядами, и мы растворялись в веселье.

Как зуб, а потом ничего не осталось.

– Анна? – Судья Десальво подталкивает меня к ответу, ставит на стол эту дурацкую банку с соком, и я бросаюсь в слезы.

– Я не могу отдать почку сестре. Просто не могу.

Не говоря ни слова, судья подает мне пачку бумажных платочков. Я сминаю один в комок, вытираю глаза и нос. Некоторое время Десальво молчит, давая мне передышку. Когда я поднимаю голову, то вижу, что он терпеливо ждет.

– Анна, ни одна больница в этой стране не станет брать органы у донора, который не желает их отдавать.

– А кто, по-вашему, подписывает согласие? – спрашиваю я. – Разумеется, не ребенок, привезенный в операционную на каталке, а его родители.

– Ты не ребенок и, безусловно, можешь открыто высказать возражения, – заверяет меня судья.

– О, это верно, – произношу я и снова заливаюсь слезами. – Когда ты жалуешься после десятого укола иглой, тебя утешают, мол, ничего страшного, это обычная процедура. Взрослые переглядываются с фальшивыми улыбками и говорят друг другу: никто не станет напрашиваться, чтобы ему воткнули побольше игл. – Я сморкаюсь в платок. – Почка – это сегодня. Завтра потребуется что-нибудь еще. Всегда нужно что-нибудь еще.

– Твоя мама сказала, что ты хочешь прекратить дело, – говорит судья. – Она солгала мне?

– Нет. – Я с трудом сглатываю.

– Тогда… почему ты солгала ей?

На этот вопрос есть сотня разных ответов. Я выбираю самый простой.

– Потому что я люблю ее. – (Слезы снова катятся из глаз.) – Простите. Мне и правда очень стыдно.

Десальво в упор глядит на меня:

– Знаешь что, Анна, я, пожалуй, назначу кого-нибудь, кто поможет твоему адвокату разобраться и подскажет мне, что лучше для тебя. Как тебе такой выход?

Волосы свешиваются на лицо, я убираю их за ухо. Сижу вся красная и опухшая.

– Хорошо, – отвечаю я.

– Ладно. – Судья нажимает кнопку переговорного устройства и просит, чтобы сюда прислали всех остальных.

Первой в кабинет заходит мама и сразу направляется ко мне, но ей отрезают путь Кэмпбелл и его пес. Адвокат приподнимает брови и показывает мне большие пальцы, но это вопрос.

– Я не вполне понимаю, что происходит, – говорит между тем судья Десальво, – поэтому назначаю опекуна – представителя по судебному делу, который проведет с Анной две недели. Нет смысла упоминать о том, что я ожидаю полного содействия от обеих сторон. Опекун представит мне отчет, и тогда мы устроим слушания. Если к тому моменту выяснится нечто такое, о чем мне необходимо знать, захватите эти сведения с собой.

– Две недели… – произносит мама, и я знаю, о чем она думает. – Ваша честь, со всем уважением к вам, должна заметить, что две недели – это очень долгий срок, учитывая тяжесть заболевания моей старшей дочери.

Мама совсем на себя не похожа, я ее не узнаю. Раньше она казалась мне то тигрицей, которая борется с медлительностью медицинской системы, то каменной скалой, за которую могли цепляться мы все, то боксершей, готовой принять очередной удар судьбы. Но в роли адвоката я еще ни разу не видела ее.

– Хорошо, – кивает судья Десальво. – Тогда мы проведем слушания в следующий понедельник. А пока я хочу, чтобы медицинскую карту Кейт доставили в…

– Ваша честь, – вмешивается Кэмпбелл Александер, – как вы прекрасно знаете, в связи с необычными обстоятельствами этого дела моя клиентка проживает вместе с адвокатом противной стороны. Это вопиющее нарушение закона.

Моя мать резко втягивает ноздрями воздух:

– Вы что же, предлагаете, чтобы у меня забрали ребенка?

Забрали? Куда же я пойду?!

– Я не могу быть уверенным, Ваша честь, что адвокат противной стороны не попытается использовать факт совместного проживания с истицей к своей выгоде и оказать давление на мою клиентку. – Кэмпбелл, не мигая, смотрит на судью.

– Мистер Александер, я ни при каких условиях не стану забирать девочку из дома, – отвечает Десальво, но потом поворачивается к моей матери. – Тем не менее, миссис Фицджеральд, вы не должны говорить об этом деле со своей дочерью без ее адвоката. Если вы не согласны или мне станет известно о каком-либо нарушении запрета переступать эту домашнюю Китайскую стену, я могу прибегнуть к более решительным действиям.

– Все понятно, Ваша честь, – отвечает мама.

– Тогда, – судья Десальво встает, – увидимся с вами на следующей неделе. – Он выходит из кабинета, шлепанцы, причмокивая, глухо стукают по кафельному полу.

Как только судья удаляется, я поворачиваюсь к матери. Хочется крикнуть: «Я все объясню!» – но слова не идут с языка. В руку тычется влажный нос. Джадж. И мое сердце – сбежавший поезд – сбавляет ход.

– Мне нужно поговорить с моей клиенткой, – заявляет Кэмпбелл.

– В данный момент она моя дочь, – отвечает мама, берет меня за руку и сдергивает со стула.

На пороге я оглядываюсь. Кэмпбелл кипит от ярости. Я могла бы и раньше сказать ему, что все закончится именно так. Дочь козырем бьет любые карты, какая бы ни шла игра.

Третья мировая война разгорается немедленно, не из-за убитого эрцгерцога или сумасшедшего диктатора, но из-за пропущенного левого поворота.

– Брайан, это не Северная Парк-стрит. – Мама выгибает шею.

Отец моргает глазами, выбираясь из тумана мыслей.

– Надо было сказать раньше, пока я не проехал мимо.

– Я сказала.

– Я не слышала, – встреваю я, не успев оценить, чего мне будет стоить вмешательство в чужую битву.

Мама поворачивает голову:

– Анна, твое участие мне сейчас нужно меньше всего.

– Я просто…

Она выставляет руку, как перегородку между водителем и пассажиром в такси, и качает головой.

Я заваливаюсь на бок на сиденье и поджимаю под себя ноги. Смотрю в заднее стекло, чтобы видеть только темноту.

– Брайан, ты снова его пропустил, – говорит мама.

Когда мы заходим в дом, мать на всех парах пролетает мимо открывшей дверь Кейт, мимо Джесса, который смотрит какой-то засекреченный канал «Плейбоя» по телевизору. На кухне она открывает дверцы шкафчиков, хлопает ими. Достает еду из холодильника и с грохотом швыряет ее на стол.

– Привет! – говорит отец Кейт. – Как ты себя чувствуешь?

Та, не обращая на него внимания, быстро идет на кухню.

– Что случилось?

– Что случилось? Ну… – Мама пришпиливает меня к месту взглядом. – Спроси лучше у своей сестры, что случилось.

Кейт поворачивается, глядя на меня во все глаза.

– Удивительно, какая ты тихая, когда судья тебя не слышит, – замечает мама.

Джесс выключает телевизор:

– Она заставила вас говорить с судьей? Черт, Анна!

Мама закрывает глаза:

– Джесс, знаешь, было бы хорошо, если бы ты сейчас ушел.

– Тебе не придется просить меня дважды, – отвечает он голосом, полным осколков стекла.