© Е. Л. Бутенко, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

Мое первое воспоминание: в три года я пытаюсь убить свою сестру. Иногда это помнится так ясно, что я ощущаю, как чешутся руки от шершавой наволочки, а в ладонь упирается острый нос. Справиться со мной у нее не было никаких шансов, кто бы сомневался, но это не сработало. Мимо, собираясь ложиться спать, проходил отец и спас бедняжку. Он вернул меня в кроватку и сказал: «Этого не было».

Мы росли, и казалось, отдельно от нее меня просто не существует. Я смотрела, как она спит у противоположной стены – наши постели соединяла длинная тень, а я просчитывала варианты. Яд, подсыпанный в кашу. Подводное течение, утягивающее в глубину с пляжа. Удар молнии.

В конце концов не я убила свою сестру. Она сделала это сама.

По крайней мере, я так говорю себе.

В детстве самой большой загадкой для меня было не как делают детей, а зачем. Механику я понимала – меня просветил старший братец Джесс, хотя в тот момент я решила, что половину всего он усвоил неправильно. Другие дети моего возраста с интересом разыскивали в школьных словарях слова «пенис» и «вагина», когда учительница поворачивалась спиной к классу, но меня занимало другое. Например, почему у некоторых матерей всего один ребенок, тогда как у других число отпрысков увеличивается буквально на глазах. Или зачем новенькая в нашем классе девочка Седона сообщала всем, кто готов был слушать, что она названа в честь того места, где родители проводили отпуск и заделали ее. «Хорошо еще, что они не остановились в Джерси-Сити»[1], – комментировал мой отец.

Теперь мне тринадцать, и разбираться в этих вещах стало еще труднее: одна восьмиклассница бросила школу, потому что «попала в беду»; соседка забеременела, надеясь удержать мужа, чтобы тот не подавал на развод. Говорю вам, если бы сегодня на Землю высадились инопланетяне и задались вопросом: «Почему у землян рождаются дети?», они пришли бы к заключению, что у большинства людей потомство появляется случайно – то ли однажды вечером эти недоумки перебрали с выпивкой, то ли средства для контрацепции не дали стопроцентного результата. Подобным «случайностям» может найтись сотня других объяснений, и ни одно из них не будет слишком лестным.

С другой стороны, сама я была рождена по совершенно особой причине. Я появилась на свет не после выпитой бутылки дешевого вина, не из-за полной луны или горячки момента. Я родилась потому, что какой-то ученый умудрился поймать яйцеклетку моей матери и слить ее со сперматозоидом отца, чтобы создать особую комбинацию драгоценного генетического материала. Вообще-то, когда Джесс рассказал мне, как делают детей, и я, мало чему верившая, решила прояснить этот вопрос у родителей, то получила гораздо больше того, на что рассчитывала. Они усадили меня и, само собой, сообщили всякие вполне обычные вещи, но, кроме того, объяснили, что выбрали маленькую эмбрионную меня, в частности, потому, что я могла спасти свою сестру Кейт. «Мы любили тебя еще сильнее, – не забыла добавить мама, – поскольку знали, какое сокровище получаем».

Это заставило меня призадуматься: а как пошли бы дела, если бы Кейт была здорова? Есть вероятность, что я до сих пор парила бы в Небесах или где-то там еще и ждала, пока меня соединят с каким-нибудь телом, чтобы провести некоторое время на Земле. Определенно, я не вошла бы в эту семью. Видите, в отличие от остальной части свободного мира, я попала сюда неслучайно. А если родители завели вас по какой-то причине, то пусть лучше эта причина существует и дальше. Иначе, как только ее не станет, то же произойдет и с вами.

Осмелюсь высказать свое мнение, хотя вам и не до него: в ломбардах полно всякого хлама, но это прекрасное место, где рождаются истории. Что, например, заставило человека сдать сюда ни разу не надеванную подвеску с бриллиантом? Кому так нужны деньги, что он решился продать одноглазого плюшевого медвежонка? По пути к прилавку я думаю, задастся ли кто-нибудь подобным вопросом, увидев медальон, с которым я собираюсь расстаться.

У мужика за кассой нос как репа и глаза запали глубоко-глубоко, представить невозможно, что он в состоянии справиться со своим делом.

– Тебе чего? – спрашивает он.

Как же меня тянет развернуться и сбежать отсюда. Можно, конечно, притвориться, что зашла по ошибке. На месте удерживает только одно: сознание, что я не первая, кто стоит у этого прилавка и сжимает в руке единственную на свете вещь, которую никому и ни за что не хотелось бы отдавать.

– У меня есть кое-что на продажу, – говорю я ему.

– Мне самому догадаться, что это?

– Ох! – Сглотнув, я вытаскиваю из кармана джинсов медальон, и сердечко падает на стеклянную стойку, его окружает лужица из цепочки. – Четырнадцатикаратное золото, – набиваю я цену. – Почти новый.

Это ложь; до сегодняшнего утра я не снимала медальон в течение семи лет. Отец дал его мне после забора костного мозга и сказал, что тот, кто делает своей сестре такой значительный подарок, должен получить что-нибудь взамен. Мне тогда было шесть. Я гляжу на свое украшение и чувствую холод – шея оголилась.

Продавец вставляет в глаз лупу, отчего тот кажется почти нормальным по размеру.

– Даю двадцать.

– Долларов?

– Нет, песо. Что думаешь?

– Она стоит в пять раз больше! – наугад говорю я.

– Не мне же нужны деньги, – пожимает плечами торгаш.

Я беру медальон, покорившись необходимости заключить невыгодную сделку, и – вот странность! – рука сжимается, как «челюсти жизни»[2]. Лицо у меня краснеет от натуги, пока я пытаюсь отодрать пальцы от подвески. Кажется, проходит целый час, прежде чем сердечко с цепочкой падают в протянутую ладонь репоносого. Он смотрит на меня, и глаза его теплеют.

– Скажи, что потеряла ее, – дает он мне напоследок бесплатный совет.

Если бы мистер Уэбстер решил включить в свой словарь слово «фрик», Анна Фицджеральд была бы лучшим определением, которое он мог бы ему дать. Дело не только в том, как я выгляжу: тощая, как беженка, о грудях и говорить не приходится, волосы цвета грязи, на щеках веснушки, как в задании «соедини точки», и они, позвольте вам сказать, не блекнут ни от лимонного сока, ни от лосьонов против солнца, ни даже – печально, но факт – от наждачной бумаги. Нет, Господь в день моего рождения явно пребывал в каком-то особом настроении, потому что к этой сказочной комбинации физических черт добавил более широкую картину – семью, в которой я появилась на свет.