– Что ты ей сказала? Чем ты ее довела?

– Мамулечка, все в порядке. Я просто устала, я уже ухожу, – Танька всегда умела подольститься к матери. Да, собственно ей и особых усилий прилагать не нужно было. Любовь матери к ней была безусловна…

Катерина, отправилась провожать Таньку до метро, чтобы материных ушей не достигли их переговоры.

– Теперь, Танька, твоя очередь наступила следить за материным питанием и всем остальным. А мне отлучиться надо, – строго сказала Катя, как она делала еще в детстве, когда ей поручали позвать сестру с улицы.

Танька, привыкшая, что все бытовые тяготы решает Катерина, не успела даже возмутиться.

– А если что, – найми соседку Александру. Она все сделает, как надо, – инструктировала Катя свою «нежную» сестру.

– Кать, – вдруг засомневалась Татьяна. – А может, не надо все это поднимать? Ну, найдешь ты его, а он в маразме, как мать, или уже умер – и что? На могилке поплакать хочешь? И ради этого вот так срываться, лететь сломя голову неизвестно куда?

Она еще что-то хотела сказать, но увидев, с какой яростью смотрит на нее Катерина, остановилась…

– Танька, ты соображаешь, что говоришь? Ты же об отце нашем говоришь. Он что? Алкоголик? Дезертир? Предатель Родины? Да и вообще, какой бы он ни был – он наш отец – это, – безусловно, понимаешь? Или тебе твои гастроли совсем башку свинтили набок? Да хотя бы и на могилу приехать – хоть так и там с ним поговорить!? Эх ты, творческая личность, нежное создание…

Они молча расстались у станции метро, недовольные друг другом.

…На следующее утро Катя сразу же после врачебной конференции отправилась к заведующему просить отпуск.

– Что-то не в сезон собираетесь, – проворчал начальник. – Впрочем, это ваше личное дело, – подмахнул Дмитрий Сергеевич ее заявление. – Тем более, что сейчас стажеров-интернов прислали. Надеюсь, справимся без вас.

Катя ничего не стала объяснять чрезмерно любопытной Элеоноре, которая в тот день не раз пыталась узнать у коллеги цель срочного оформления отпуска не в сезон:

– Ты едешь к Игорю? Ты ложишься на аборт? У тебя новое любовное приключение?

– Элеонора, я могла бы подтвердить любую твою версию. Но боюсь, из твоей любви к деталям, мой обман сразу же обнаружится. Давай договоримся: как только я вернусь, ты первая об этом узнаешь. Все, меняем тему.

На том и расстались.

Теперь, осознав цель своего существования на ближайший месяц, Катя выстроила все логические точки «поискового маршрута». Вечером того же дня она отправилась на железнодорожный вокзал. В конце зимы проблем с билетами не было. Она села в поезд, шедший прямым курсом Москва – Нижний Тагил. Ее никто не провожал. Она ехала налегке, обремененная лишь мыслями о том, как правильно вести поиск. Впрочем, через двое суток сам город ей подскажет.

Ей досталась верхняя полка, которая позволяла свести общение с пассажирами до минимума.

Но радость Кати была недолгой, когда она поняла, что ей предстоит «путешествовать» с командой лыжников-подростков. Вот почему ей с такой легкостью удалось «достать» билет. Вагонное пространство было оккупировано детьми в возрасте от 12 до 17 лет. Она попыталась обнаружить среди них хоть одного взрослого, который бы нес ответственность за весь этот балаган. Он сам на нее «набежал», как ей показалось, в попытке найти хоть какую-то часть вагона, незанятую брызжущей во все стороны, не расходуемой в условиях ограниченного пространства, энергией малолетних спортсменов.

– Не возражаете? Если я тут присяду? – поинтересовался у нее невысокий крепыш лет сорока с веселыми ярко-синими глазами. – А у меня есть выбор? – несколько раздраженно переспросила она, как будто на нем желая вынести свою досаду от тревожного соседства. – У вас тут весь вагон куплен.

Он, словно уловив ее состояние, миролюбиво пообещал:

– Не расстраивайтесь. Они сейчас побегают, пошумят и успокоятся. Я сегодня им нагрузку на двое суток вперед дал. – А мы с вами тогда и чайку попьем.

– А с чего вы решили, что я с вами чай пить буду?

– Так вы же все равно чай пить будете. Так почему не со мной?

С правой стороны рта спортсмена был маленький шрам, который мешал ему улыбаться: казалось, что он криво усмехается. «Видимо, при травме был задет нерв», – отметила про себя Катерина. Кривая усмешка компенсировалась прямым добродушным взглядом. От него пахло, в отличие от многих мужчин, которые прошли «через руки» Кати, чистым телом и дорогим мылом. В меру накачанные мышцы, которые сейчас не скрывала футболка с коротким рукавом, могли маскироваться в обычном костюме. Все это она отметила автоматически, профессионально. Он понаблюдал за ее «сканированием», спросил:

– Вы из богемы?

Его вопрос ее озадачил:

– Почему?

– Тщательно изучаете все, что у меня есть.

Она смутилась, покраснела:

– Извините, это мои профессиональные издержки: я врач. Но вы тоже… не в окно смотрели.

– Так и у меня профессиональные издержки. Я – тренер. Владимир. Мир?

– Ну, хорошо…

Пришла проводница, забрала билеты, выдала, как всегда, чуть влажное постельное белье, потом хотела разносить чай. Но Владимир мобилизовал старших ребят, и они, оставив проводницу у титана с кипятком, разнесли стаканы с чаем быстро и организованно. Симпатичный тренер оказался прав. В десять вечера вагон уже тихо сопел.

Стараясь не шуметь, Катя сходила умыться, переоделась в спортивный костюм и забралась к себе на верхнюю полку. Стук колес, навевавший дремоту и умиротворение, сразу напомнил ей, как они путешествовали всей семьей летом: в Сочи, Гагры, Ялту… Родители обычно в течение года копили деньги, чтобы в летний отпуск вывезти дочек на юг, да и самим погреться.

Кто-то из спортсменов прошлепал в туалет. Потом еще, и еще – это походило на детский сад. «Ритуал» один и тот же: стоит одному проснуться, как шебуршиться начинают все. Потом снова стало тихо. На верхней полке ей никто не мешал думать. Она помнила, каким мрачным бывал отец, когда ему приносили с почты заказные письма. Как-то мать объяснила Кате: отец пишет запросы в архивы, чтобы получить справку о своей службе в действующей в армии в начале войны. А ему приходят ответы, что Август Артурович Лихт ни в одной из воинских частей Ленинградского фронта не числится.

– Как нет!? Как нет! – я что, сумасшедший? Я что, умер? Тогда пусть напишут, где я похоронен! – горячился отец, потрясая над головой бумажкой с печатью.

– Август, наверное, еще время не пришло, – мягко говорила ему мать.

– А когда придет? Когда меня не станет?

Первый раз услышав этот разговор, Катя пожалела отца. Она не понимала, что означают все эти слова, она только чувствовала в интонации отца несвойственные ему горечь, отчаяние и обиду. Это теперь, по прошествии 20 лет, она понимает, почему такие ответы приходили из архивов: они были закрыты. Вернее, информация, касавшаяся отца и таких как он, российских немцев, подвергшихся депортации, была закрыта от огласки. Ей как-то случилось оперировать институтского преподавателя истории, и он ей объяснил: «Тема депортации российских немцев и ликвидации Автономной Республике немцев Поволжья ЗАКРЫТА. Когда откроют? Бог весть…» (3.Прим.)

– Катерина Августовна, Катерина, – кто-то настойчиво и бесцеремонно дергал ее за щиколотку.

– Катерина, вы говорили, что вы врач… Нам нужна помощь!..

Она, как на больничном дежурстве, мгновенно вынырнула из сна, спустилась с полки. Внизу сидели Владимир и мальчишка лет десяти – оба бледные, как постельное белье вагонного комплекта.

– Что случилось? – спросила она, причесав пятерней свои короткие волосы и подумав, что разговаривает, не почистив зубы.

– Я не специалист, – тихо сказал Владимир, но, по-моему, у Дениса, – и он кивком показал на бледного тихого мальчишку, – рука сломана – в запястье.

Катя осторожно, почти не касаясь, осмотрела поврежденную руку. Та уже начала опухать. Мальчик молча морщился от боли.