На часы глядит с нетерпением.

Дядя Гриша костюм свой глаженный

Надевает всегда в этот вечер,

И причёсанный, и наряженный,

Он, волнуясь, готовится к встрече.

Тётя Рая, прыгая мячиком,

Поправляет рубашку Гришину,

А два молодых математика

Кресло двигают к телевизору.

В этот вечер жена, тётя Рая,

Энергичная, боевая,

Не ворчит на него ни разу,

А два кандидата в Эйнштейны

Наливают ему портвейна

Из предпраздничного запаса.

В этот вечер нельзя иначе,

Уж этот вечер таков,

Уж такая идёт передача:

Выступает Сергей Смирнов[1].

И заныли старые раны,

И в Москве, и в Баку, и в Париже…

Обращается он к ветеранам,

Обращается к дяде Грише:

«Воевали мы, знать, недаром!» —

Вспоминает про штурм Берлина.

И гордятся отцом-кочегаром

Два образованных сына.

А он, не тронув обеда,

Сжимает ладонь в кулаке,

И сияет медаль за Победу

На немодном его пиджаке.

А в глазах дяди Гриши слезинки,

Видно нервы сдают немножко…

Тётя Рая берёт корзинку

И сама

          идёт

                   за картошкой.

Когда-то мне заметочка попалась,

Как в дни блокады молодая мать

С улыбкою от голода скончалась…

С улыбкой – чтоб детей не испугать.

О, мамы, мамы, свет и доброта

На нашей одурманенной планете!..

Мы полной мерою вас ценим лишь тогда,

Когда уже вас нет на этом свете…

Вы провели нас сквозь нужду и войны,

Свою любовь, стеля под ноги нам…

Какие памятники могут быть достойны

Достоинства великих наших мам?!.

Спешат взрослеть кипучие мужчины,

Ещё электробритву не познав,

Не замечая мамины морщины —

Следы своих мальчишеских забав.

Запомнил маму я ещё девчонкой

Сквозь две страны и сквозь десятки лет…

Она неслась со мной наперегонки,

Она плясала, не щадя паркет.

А годы надвигаются упрямо,

Теснят к могилам наших матерей,

И мне хотелось крикнуть: «Мама, мама!

Пожалуйста, не надо, не старей!».

Имей я право, я бы в тот же миг

При жизни маме памятник воздвиг.

Но мама не любила постаменты

И презирала мрамора пуды…

Сказала мне, когда я был студентом:

«Мой лучший памятник на свете – это ты».

Пусть помнят миллионы сыновей:

Мы – памятники наших матерей!

Друзья мои, прошу вас не сердиться:

Решил я снова к рифме обратиться.

Я часто рифмой мучил вас,

Позвольте же в последний раз.

Нет, нет, поверьте: больше никогда

Своих стихов я вам читать не буду,

Мы все разъедемся. Меня ждёт Кзыл-Орда

И слушатели верные верблюды.

И там, под тенью кактусов зелёных

Я напишу поэму «Скорпионы»,

В которой докажу категорично,

Что жалить инженеров – не тактично!

Потоки рифм польются без запруды

И зарыдают бедные верблюды…

Но это после, в Кзыл-Орде далёкой,

А нынче предо мной накрытый стол,

Закуска смотрит на меня с упрёком

И думает: «Кончай! Чего завёл

Ты разговор и скучный и предлинный,

А главное, без видимой причины!»…

Причина есть! И важная причина!

Здесь все сидящие меня поймут:

Сегодня я – не мальчик, я – мужчина!

Сегодня я окончил институт!

Тот институт, который ненавидел,

Который все пять лет мне клеткой был,

Которым Бог меня, казалось мне, обидел,

И наконец – который полюбил!

Киевский Автодорожный институт. Сегодня он уже называется академией.

Здесь многих, многих, многих я узнал,

Ко многим всей душою привязался…

Не раз экзамены пересдавал,

На первых лекциях частенько не являлся,

Шпаргалкой пользовался иногда.

(Товарищи экзаменаторы, да, да!

Теперь уж поздно принимать вам меры,

Теперь мы не студенты – инженеры!)…

Так вот, я предлагаю тост,

А вы уж поддержите, если можно:

Прошу подняться во весь рост

И выпить за Автодорожный,

Который мы сегодня покидаем

И о котором с грустью вспоминаем.

Я помню чудные мгновенья:

В сияньи голубого дня

С огромной силой вдохновенья

Декан отчитывал меня.

А вслед за мной сплошным теченьем

Шли Хачик, Жариков, Палей…

И получив нравоученье, толпясь,

Спешили из дверей.

О, бедный, бедный деканат,

Ты посетителей теряешь,

Теперь их не вернуть назад,

Они далёко уезжают.

Ту-ту-ту-ту… Ту-ту-ту-ту…

Стучат колёса, поезд мчится,

В Караганду и в Кзыл-Орду,

В Казань, Хабаровск и в Читу,

И в Белорусскую столицу…

И где б не жили вы: в бараке, в доме, в хате –

Привет, друзья! До встречи в деканате!

Я очень многое хотел ещё сказать,

Но надо честь, как говорится, знать:

Здесь многие меня уже клянут,

А многие тихонечко жуют.

Не надо злиться, закругляюсь я,

Последнее желание, друзья:

Давайте пить за полдесятка лет,

В которых отражён всей жизни цвет,

За нашу юность, полную желаний,

За наши души, полные мечтаний,

За нашу дружбу, что родилась в ВУЗе,

Которая пойдёт за нами вслед,

И будет жить в любом конце Союза,

И будет жить через десятки лет!

Пусть эта дружба не боится непогоды,

Пускай она живёт у каждого в груди…

Так выпьем за студенческие годы,

За жизнь, которая открылась впереди!

В райском Божьем царстве,

Где-то ближе к югу,

Жил Адам безгрешный

Со своей супругой.

Солнце там всегда светило,

Ева шубы не носила,

Не носила шляпы и чулок,

А носила только фиговый листок.

В этом замечательном краю

И Адам не знал заботы,

Не учился, не работал.

Словом, жил в раю.

Это подарок моих многолетних друзей-художников Галины и Юрия Кармели. Подробнее о них – в третьей главе.

Рай не долго продолжался,

В это дело Змей вмешался,

Показал он им запретный плод.

Но не овощи, не фрукты,

Не конфеты, не продукты –

Показал он им журналы мод.

Ева сразу обомлела,

Ева к мужу подлетела,

Закричала на библейском языке:

«Посмотри в чём я одета!

И зимой хожу и летом

В устаревшем фиговом листке!

Мало в паспорте печати,

Есть обязанности, кстати!

Где забота о жене своей?..

Вечно терпишь стыд и холод,

Вечно ходишь босой, голой…»

Что наделал Змей!

Хоть с тех пор промчались годы,

Змей неистощим на моды,

С каждым годом всё хитрее:

Появление бостона,

И нейлона, и капрона –

Это всё работа Змея!..

Так Адам несчастный,

Пострадав невинно,

Изгнан был на Землю,