Я начала все понимать и принимать. Я каждый день ходила на его могилу, часами с ним разговаривала. Я начала понимать, как сильно я от него морально зависела, как он был мне дорог. Тоска – черная, страшная, острая тоска съедала мою душу. Я похудела. Глаза впали. Я понимала, что прошло всего лишь 60 дней, как его не стало, а для меня как будто прошла вся жизнь, потому что каждый день стал для меня мукой.
Иногда мне было просто необходимо прийти на его могилу и просто посидеть там, поговорить с ним. Я хотела понять, что же все-таки произошло, почему он – успешный и вполне довольный своей жизнью человек, немного ироничный, но всегда здравомыслящий, мог так поступить.
Сегодня я отвела детей в садик сама, в первый раз, после всего случившегося. Воспитательница так на меня смотрела, что я готова была провалиться сквозь землю. После всего случившегося я взяла отпуск. Теперь он заканчивался, но впереди было еще несколько дней, поэтому, я пошла на могилу к Саше. Было раннее утро, на кладбище практически никого не было, но около Сашиной могилы, я увидела человека – это был мой тесть. Он стоял, сгорбившись, закрыв глаза, он походил на старика, которого согнула жизнь. Он стоял на ветру и не шевелился. Мне впервые за все время нашего знакомства и родства, стало его жалко. Все-таки это так страшно: хоронить своих детей. Сначала я хотела уйти, но потом все-таки подошла: после похорон Саши, я больше его не видела и не слышала. Моя теща, стала навещать нас намного чаще, она все время всматривалась в детей и пыталась найти в них своего сына, своего малыша. Я была не против. Мне хотелось, чтобы она увидела его, или во Владике или в Ваньке. Она часами смотрела, как они играют, потом тихо вставала и уходила. А вот мой тесть, не пришел ни разу. Я знаю, что мужчины не показывают своей слабости, но он даже внуков видеть не хотел. И тут я встречаю его ранним утром на кладбище.
–Доброе утро, – я подошла к нему.
Он открыл глаза, как-то встрепенулся, и выпрямил спину. Ему не понравилось, что я застала его врасплох. Он быстро вытер глаза, в которых я успела заметить слезы.
– Добрый… – он зло на меня посмотрел.
Я встала рядом: «Внуки про вас спрашивают. Может, придете их навестить».
– Послушай, не надо ко мне подмазываться. И внуками ты меня не обманешь, как обманула мою жену, сыграв на ее материнских чувствах.
–О чем вы? Я говорю об обычном общении.
–Сначала общение, а потом еще больше: деньги, содержание и все такое. Ты и так испортила моему сыну жизнь.
–Знаете, мне кажется, это вы испортили себе всю оставшуюся жизнь, тем, что никогда не были настоящим отцом для Саши. А он так этого ждал, ждал любви и понимания. А теперь его нет, и вы уже ничего не сможете исправить. И знаете, что, мне плевать, будете вы приходить к внукам или нет, это ваше дело. – Я развернулась и пошла прочь. Из глаз текли слезы. Он был так несправедлив, и так слеп: он, пытаясь, как многие богатые отцы, воспитать из своих сыновей и дочерей, настоящих самостоятельных людей, доходят иногда до такой крайности, что их дети живут в старых халупах, сводят еле-еле концы с концами. И таким отцам, даже если их дети сами всего добиваются, до конца жизни кажется, что они должны воспитывать в детях настоящих людей. Поэтому, многие из них, после своей смерти, отдают все свое богатство на благотворительность и оставляют своим детям пару процентов. Может, это и неплохо, но в Сашином случае, я понимала, что его отец, злится не на меня, а на себя: он понимал, что ничего не дал своему сыну, а тот взял и ушел из жизни раньше него. И что он теперь будет делать со своим взглядом на жизнь? Ничего…больше у него детей нет и не будет. Дочь, пропавшая в Сирии …и ту похоронить не смогли. Но, все равно, в его мозгу живет мысль: что на его наследство кто-то посягает: теперь это его родные внуки.
Я пришла домой: надо было заставить себя зайти в кабинет. Я не заходила в него, с того самого момента, как нашла Сашу там повешенного. А сегодня я решилась: надо зайти в кабинет. Я хотела сделать из кабинета детскую, но потом передумала: пусть детская будет в зале, а моя спальня – зал будет здесь, тем более после всего, что произошло. А вообще я прияла решение – что выставлю квартиру на продажу.
Кабинет был до сих пор опечатан. Так как некоторое время я жила у мамы и бабушки Тани с детьми, то придя домой я поняла, что в опечатанный кабинет заходили и не раз. Причем прямо в ботинках. Мне стало так противно и неприятно. Я еще раз убедилась, что квартиру надо продать, правда после того, как следователи закончат свою работу. Даже спустя 2 месяца они продолжали работать в его кабинете. Однажды, когда я пришла в квартиру, я услышала голоса. Я влетела в комнату: «Почему вы приходите сюда, как к себе домой. Это частная собственность?».
Двое людей подняли на меня свои головы. Один продолжил скачивать что-то с компьютера, а другой тихо сказал: «Вам еще повезло, что квартиру не опечатали. Здесь очень –очень много информации, поэтому мы до сих пор работаем». Я смолкла и только тогда осознала, что стою в той самой комнате, где повесился мой Сашка. Я не была здесь с тех самых пор, как это все произошло.
В кабинете все было так, как будто Саша только что вышел из него: стоял открытый ноутбук, на кресле небрежно свисал его свитер. Все было как обычно. Как будто и не умер мой Сашка, не покончил с собой, а вот-вот войдет в кабинет и примется меня журить за то, что я без спроса вошла в его кабинет. Хотя, что в сущности должно было измениться? Миллионы лет люди умирают, и не такие, как мой успешный Сашка, а намного –намного поважнее: и Гитлер умер, и Сталин, и Наполеон … и ничего после не изменилось: я не говорю, конечно, о политике и геополитике. Я о вечном: о небе над нами, о траве под ногами. Боже, я, кажется, начала говорить стихами. Ведь ничегошеньки не изменилось: за окном кабинета так же стоит ясень, дамочка средних лет так же выгуливает свою собачку, которая безбожно гадит. Может, Сашкино любимое кресло должно было как-то по- особенному заскрипеть? Или, может быть, его любимая золотая рыбка, подобно своему хозяину, должна была испустить дух…. Я подошла к аквариуму, заглянула в него: нет! Рыбка была на месте, и вполне себе даже довольная жизнью: мне даже показалось, что она немного разжирела. Нет, ничего не изменилось. И хотя, мы все прекрасно знаем, чем закончится жизнь каждого из нас, все равно смерть близкого человека повергает нас в шок, как будто мы и не знали никогда, что после жизни бывает смерть, и что когда-то наши близкие уйдут …. Но не так рано.
Переделать кабинет в свою спальню я не успела. Последовавшие за смертью события готовы были лишить меня не просто кабинета, а всей квартиры. Как говорится, беда не приходит одна, или «пришла беда отворяй ворота».
На следующий день мне позвонил директор фирмы, в которой трудился мой супруг.
– Извините, что беспокою, но, мне необходимо с вами встретиться, – Петр Николаевич говорил тихо, но очень серьезно.
–Хорошо, я подъеду через час, – я была дома, начинала разбирать Сашкины полки в шкафу. Я не могла смотреть на его вещи. Решила убрать их куда-нибудь, чтобы изредка доставать и вдыхать его запах.
В офисе, где работал мой муж, я никогда не бывала. Он меня туда не приглашал, да и я не очень-то и просилась. Вообще, мне казалось, что айтишники – это такой своеобразный, умный, но чудаковатый народ, который сидит за ноутбуками, в длинных шерстяных свитерах, в очках, с грязными чашками из-под кофе. Но, я никак не ожидала увидеть: современный офис, где туда –сюда ходят невероятной красоты девушки и мужчины. Господи, такие мужчины! Как с обложки журнала. Раньше, когда я училась в университете, я всегда снисходительно относилась с ухоженным и гламурным девушкам и парням: я смотрела на них свысока, мне всегда казалось, что они очень тупые и ограниченные люди. Я всегда относилась к ним с снисхождением. А тут: один гламур! Но, когда я услышала, как красивая девушка разговаривает с потрясающим мужчиной о том, как необходимо запускать программное обеспечение для одного из предприятий, у меня просто дар речи пропал. Мне стало неуютно. Мне всегда становилось неуютно, когда кто-то рядом был умнее меня, или лучше одет. Это чувство возникало не со зла или из зависти, а скорее, от моей неуверенности в себе.
