– Ах, Ночной Ястреб, – хихикнула Мелаго. – Вашей королеве к лицу такая птица.

Лот застыл:

– Как это надо понимать?

– Святой! – Кит явно заинтересовался. – К пиратству еще и ересь! Ты намекаешь, что наша королева – ведьма?

– Корсары не пираты. И говори потише. – Мелаго оглянулась через плечо. – Поймите меня правильно, господа. Я лично ничего не имею против королевы Сабран, но родилась в суеверных краях, а в Беретнетах в самом деле есть некая странность. У каждой королевы только по одному ребенку, всегда дочери, и между ними такое сходство… не знаю. Похоже на колдовство, на взгляд…

– Тень!

Мелаго развернулась. Крик донесся с «вороньего гнезда».

– Опять виверна, – выдохнула она. – Извиняюсь.

Она принялась карабкаться по вантам. Кит подбежал поближе:

– Виверна? Никогда их не видел.

– И незачем нам их видеть, – вмешался Лот. По плечам у него бегали мурашки. – Нам здесь не место, Кит. Идем вниз, пока…

– Подожди. – Кит заслонил глаза от света. Ветер трепал его кудри. – Лот, ты видишь?

Лот скосил глаза к горизонту. Низкое красное солнце почти ослепило его.

Мелаго, цепляясь за выбленки, поднесла к глазам подзорную трубу:

– Чтоб мне… – Она опустила трубу и подняла снова. – Плам, это… глазам не верю!

– Что там? – крикнул ей квартирмейстер. – Эстина!

– Это… высший западник! – хрипло отозвалась она. – Высший западник!

Ее слова упали как искра на трут. Порядок на палубе развалился. Лот почувствовал, как каменеют у него ноги.

– Готовьте гарпуны, цепные ядра, – крикнула морячка из Ментендона. – Ждите пожара. Не задевать его, если не нападет.

Лота, когда он увидел, холод пробрал до мозга костей. Он не чувствовал ни рук, ни лица.

Этого быть не могло. Но это было.

Змей. Чудовищный четвероногий змей почти двухсот стоп в длину от рыла до кончика хвоста.

Это уже не мелкая виверна, грабящая стада. Этой породы не видели веками, с последних дней Горя Веков. Самые могущественные из драконьего племени. Высшие западники, самые большие и беспощадные из драконов, ужас змеиного рода.

И один из них пробудился.

Зверь скользил над кораблем. Когда он прошел прямо над головами, Лот почуял его внутренний жар, смрад дыма и извести.

Медвежий капкан пасти. Раскаленные угли глаз. Они вписались в его память. Он еще ребенком слышал сказки о таких, находил страшные картинки в бестиариях – но даже самые мучительные кошмары не вселяли в душу подобного ужаса.

– Не трогать! – крикнула ментка. – Выжидать!

Лот прижался спиной к мачте.

Невозможно было отрицать свидетельство собственных глаз. Это существо, окрасься его чешуя красным, было точным подобием Безымянного.

Команда суетилась, как мураши в залитом водой муравейнике, но змею, как видно, было не до них. Он пронесся над Лебединым проливом. Лот видел бьющийся в нем огонь, волнами проходивший от глотки до брюха. Его шипастый хвост оканчивался грозным бичом.

Чтобы не упасть, Лот ухватился за планшир. В ушах у него звенело. Рядом дрожал, стоя в золотистой луже, молоденький моряк.

Из своей каюты показался Харло. Он смотрел вслед удалявшемуся западнику.

– Впору молиться о спасении, господа мои, – тихо проговорил он. – Фиридел, правое крыло Безымянного, пробудился от спячки.

Сульярд храпел. Еще одно доказательство, что Трюд сглупила, связавшись с ним. Впрочем, спать Никлайсу не пришлось бы, даже если бы парень заткнулся, потому что налетел тайфун.

От грохота за стеной ржали лошади. Сульярд, которого сморила первая же чаша вина, все проспал.

Никлайс, тоже не вполне трезвый, лежал поверх покрывала. Они с Сульярдом провели вечер за игрой в карты и рассказами. Сульярд поведал мрачную сказку про Небывалую королеву, а Никлайс выбрал более духоподъемную волшебную историю про Карбункул и Скальда.

Юнец ему по-прежнему не нравился, но Никлайс счел, что его долг перед Трюд – сберечь ее тайного супруга. И долг перед Яннартом.

Ян…

Тиски печали сжали ему сердце. Он закрыл глаза и вернулся в то осеннее утро, когда они впервые повстречались в розовом саду Бригстадского дворца, при полном надежд дворе недавно коронованного Эдварта Второго.

В свои двадцать еще носивший титул маркиза Зидюра Яннарт был высок и поражал взгляд величественной рыжей гривой, падавшей ему до пояса. Никлайса в те дни отличала редкая среди ментцев шевелюра цвета светлого каштана, скорее золотистая, нежели медная.

Она в тот день и привлекла к нему Яннарта. «Розовое золото» – так назвал он этот цвет. И спросил у Никлайса позволения написать его портрет, увековечив этот оттенок для потомства, а Никлайс, как любой юный придворный любезник, был только рад ему услужить.

Рыжие волосы и розовый сад. С них все началось.

Они не расставались всю осень, провели ее за мольбертом, музыкой и смехом. И даже когда портрет был готов, они остались неразлучными, как сиамские близнецы.

Никлайс никогда прежде не любил. Яннарт первым увлекся им настолько, чтобы затеять историю с портретом, но очень скоро и Никлайс пожалел, что не умеет рисовать и не в силах запечатлеть темноты этих ресниц, и отблеска солнца в волосах, и изящества рук на клавишах клавесина. Он засматривался на его шелковые губы, на изгиб шеи, там, где она сходится с нижней челюстью; он смотрел, как в этой колыбели жизни пульсирует кровь. Он во всех восхитительных подробностях воображал, как выглядят эти глаза в утреннем свете, когда сон еще тяжелит им веки. Изысканный темный янтарь, подобный меду черных пчел.

Никлайс жил, чтобы слышать этот голос, глубокий и певучий. О, он мог бы сочинить балладу о его звучании и о том, как он поднимался к высотам страсти, когда разговор касался искусства или истории. Эти темы воспламеняли Яннарта и приманивали людей к теплу его пламени. Одними словами Яннарт умел придать красоту самому скучному предмету и воскресить из праха цивилизации. Для Никлайса он был подобен солнечному лучу, освещавшему каждую грань его мира.

Никлайс знал, что надежды нет. Как-никак Яннарт был маркиз, наследник княжества, ближайший друг князя Эдварта, а Никлайс – безродным выскочкой из Розентуна.

И все же Яннарт его увидел. Увидел и не отвел глаз.

За стенами во́лны снова ударили в ограду. Никлайс перевернулся на бок – у него ныло все тело.

– Ян, – тихо прошептал он, – когда мы успели состариться?

Ментского корабля можно было ожидать со дня на день, а когда корабельщики повернут к дому, мальчишка будет с ними. Еще несколько дней – и Никлайс избавится от этого живого напоминания о Трюд, Яннарте и забытом Святым инисском дворе. Он снова вернется к возне с растворами на краю мира, забытый изгнанник.

Наконец он задремал, прижав к груди подушку. А когда проснулся, было еще темно, но волоски у него на загривке тревожно дыбились.

Никлайс сел, всматриваясь в темноту.

– Сульярд!

Нет ответа. В темноте что-то двигалось.

– Сульярд, это ты?

Когда вспышка молнии придала объем силуэту, он уставился в открывшееся ему лицо.

– Достойный господин… – прохрипел Никлайс, но его уже стащили с постели.

Двое часовых проволокли его к двери. Обезумев от ужаса, Никлайс как-то умудрился подхватить с пола свою трость и со всей силы размахнулся. Трость хлыстом ударила по чьей-то щеке. Одно мгновение успев порадоваться своей меткости и потрясению на лице врага, он получил удар железной дубинкой.

Такой боли он никогда еще не испытывал. Нижняя губа треснула, как перезрелый плод. Все зубы задрожали в своих гнездах. От меднистого привкуса во рту взбунтовался желудок.

Часовой вновь поднял дубинку и нанес ему страшный удар по колену.

С криком «Пощады!» Никлайс вскинул руки, выронил трость. Кожаный сапог переломил ее пополам. Удары посыпались со всех сторон – по спине, по лицу. Он упал на циновки, слабыми звуками выражая покорность и раскаяние. Кругом разносили вдребезги его дом.