Пожав ей руку, Маргрет поспешила за Линорой.
Маргрет Исток всегда страдала в одиночестве. Ни с кем не делилась своей ношей, даже с ближайшими друзьями.
Эда и думать не думала попасть в их число. Прибыв в Инис, она твердо решила ни с кем не сближаться, чтобы не выдать ненароком своей тайны. Но ей, выросшей в дружном сообществе, очень недоставало подруг и бесед. Рядом с ней с рождения была Йонду – сестра во всем, только не по крови, и, оставшись без нее, Эда почувствовала себя сиротой. Вот почему, когда брат и сестра Исток предложили ей дружбу, она уступила и не пожалела об этом.
Эда еще увидится с Йонду, когда ее наконец отзовут домой, но тогда ей будет не хватать Маргрет и Лота. Впрочем, если обитель будет молчать, как сейчас, этот день настанет не скоро.
Большая опочивальня Аскалонского дворца была высокой, со светлыми стенами, мраморными полами и огромной кроватью под балдахином. Покрывало и валики подушек крыты желтовато-белой парчой, простыни – из тончайшего ментского полотна, занавеси двойные, легкие и тяжелые – их задергивали по желанию Сабран.
В изножье кровати ждала плетеная корзина, и ночной горшок в шкафчике отсутствовал. Как видно, королевская прачка вернулась к работе.
В спешной подготовке к визиту ментцев смену белья отложили на потом. Приоткрыв балконную дверь, чтобы выпустить застойную духоту, Эда сняла простыни и покрывала, прощупала руками пуховую перину, проверяя, не зашиты ли в нее клинки или флаконы с ядом.
Она и без помощи Маргрет с Линорой управилась быстро. Пока фрейлины веселились на пиру, девичья пустовала. Самое время разобраться в связи Трюд утт Зидюр с пропавшим оруженосцем Триамом Сульярдом. Эде надо было знать обо всем, что происходит при этом дворе, от кухни до трона. Без этого она не смогла бы защищать королеву.
Трюд знатного рода, наследница целого состояния. Интересоваться безродным оруженосцем ей никак не следовало. Однако, когда Эда намекнула на ее с ним связь, девушка всполошилась, как застигнутая над желудем дубовая мышь.
Эда знала, как пахнут секреты. От Трюд, как духами, веяло тайной.
Закончив с опочивальней, она оставила постель проветриться и отправилась к зданию, где располагалась девичья. Олива Марчин, конечно, пировала со всем двором, но оставила вместо себя соглядатая. Эда на цыпочках поднялась по лестнице и шагнула через порог.
– Эт-кто? – прокаркали сверху. – Кто идет?
Она замерла. Никто другой ее бы не услышал, но у этого сторожа был острый слух.
– Куда лезешь?! Кто тут?
– Ах ты, курица, – прошипела Эда.
По позвоночнику у нее скатилась капля пота. Подобрав юбки, она вытащила из ножен на голени кинжал.
Птица сидела на насесте над дверью. При виде Эды она склонила голову набок.
– Куда лезешь? – повторила она грозно. – Дурная девица. Пошла вон!
– Слушай хорошенько, милый. – Эда показала кинжал, заставив птицу нахохлиться. – Ты, может, воображаешь себя важной особой, но рано или поздно ее величеству захочется пирога с голубятиной. И вряд ли она заметит разницу, если вместо голубя я запеку тебя.
По правде сказать, птица была красива. Радужный пересмешник. В его оперении соседствовали голубой, зеленый и шафрановый цвета, и головка была ярко-розовой. Жаль было бы зажарить такого.
– Плати, – заявил сторож, клацнув коготком.
Эта птичка, в бытность Эды фрейлиной, пособничала множеству запретных свиданий. Эда спрятала кинжал и, поджав губы, открыла шелковый мешочек на поясе:
– Вот. – Она опустила на блюдечко три цуката. – Остальное получишь, если будешь умницей.
Пересмешник не ответил – он уже долбил сласти клювом.
Дверь в комнату не запиралась. Предполагалось, что юным девицам скрывать нечего. Шторы были опущены, огонь погашен, кровати застланы.
Здесь было всего одно место, где хитрая девчонка могла спрятать свои тайные сокровища.
Эда отвернула ковер и поддела кинжалом половицу. Под ней в пыли лежала блестящая дубовая шкатулка с резной крышкой. Эда поставила ее себе на колени.
Внутри скрывались вещицы, которые Олива отобрала бы не задумываясь. Толстая книга с золотыми алхимическими знаками. Перо и чернильница. Кусочки пергамента. Деревянная подвеска. И стопка писем, перевязанных ленточкой.
Эда развернула одно. Рыхлая бумага помялась и истерлась. Судя по расплывшейся дате, письмо было написано прошлым летом.
На разгадку шифра ушла минута. Он был чуть сложнее того, что обычно применялся для любовной переписки придворных, но Эду с детства учили разгадывать такие головоломки.
«Это тебе, – неровным почерком писал отправитель письма. – Я купил в „Альбатросе“. Надевай иногда и вспоминай меня. Я скоро еще напишу».
Эда взяла другое послание, написанное на более плотной бумаге. Писано годом раньше.
«Прости мою смелость, госпожа, но я думаю только о тебе». И еще одно: «Любимая! Встретимся под часовой башней после молений».
Недолго пришлось искать, чтобы понять: Трюд с Сульярдом завели роман и удовлетворили свои желания. Обычное дело – лунный свет на воде. Но одна фраза заставила Эду задуматься.
«Наше предприятие потрясет мир. Это наш долг перед богом».
Молодые влюбленные не назовут свою страсть «предприятием» (разве что их поэтичность сильно уступает их влюбленности). «Пора обдумать план действий, любимая».
Эда листала нежные признания и загадки, пока не добралась до даты начала весны, когда пропал Сульярд. Буквы в письме расплывались.
Прости меня. Я должен уехать. Я встретил в Гнездовье моряка, и он сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться. Я помню, что мы собирались отправиться вместе, но так будет лучше, сердце мое. Ты могла бы помочь на своем месте, при дворе. Когда я пришлю весть об успехе, убеди ее в необходимости союза с Востоком. Она должна осознать опасность. Сожги это письмо. Пусть никто не узнает о нашем деле, пока оно не будет сделано. Когда-нибудь о нас сложат легенды, Трюд.
Гнездовье. Самый большой инисский порт, главные ворота на большую землю. Итак, Сульярд уплыл морем.
Под половицей скрывалось еще кое-что. Тонкая, переплетенная в кожу книжица. Эда проследила пальцем заглавие, написанное, несомненно, восточным письмом.
Этой книги Трюд не нашла бы ни в одной инисской библиотеке. А если бы книгу обнаружили у нее, она никак не отделалась бы выговором.
– Идут! – каркнул пересмешник.
Внизу хлопнула дверь. Эда спрятала книгу и письма под плащ, а шкатулку вернула в тайник.
Шаги гулко отдавались по половицам. Она поставила на место дощечку. Проходя мимо насеста, высыпала на блюдечко остатки цукатов.
– Ни слова, – шепнула она сторожу, – не то я пущу твои разноцветные перышки на писчие перья.
Пересмешник недовольно закудахтал вслед выпрыгнувшей в окно Эде.
Они лежали бок о бок под яблоней во дворе – как часто бывало в летний зной. Рядом стояла фляга вина с большой кухни и блюдо с острым сыром и свежим хлебом. Эда рассказывала ему, какую шутку разыграли фрейлины с почтенной Оливой Марчин, и он смеялся до колик. Она как рассказчица совмещала в себе достоинства поэта и шута.
Солнце выманило к ней на нос веснушки. Ее черные волосы рассыпались по траве. Сквозь солнечный блеск она видела над собой башню с часами, и цветные стекла окон, и яблоки на ветвях. Все было хорошо.
– Мой господин…
Воспоминание рассыпалось вдребезги. Лот поднял глаза на беззубого трактирщика.
Зал таверны был полон селян. Где-то неподалеку лютнист воспевал красоту королевы Сабран. Еще несколько дней назад он выезжал с ней на охоту. Теперь между ними пролегли долгие лиги, и певец сочинял о ней сказки. Лот знал одно: он ступил на дорогу, почти наверняка ведущую к смерти, а вытолкнула его на эту дорогу нежданная ненависть герцогов Духа.
Как неожиданно рухнула его жизнь!
Трактирщик поставил перед ним поднос с двумя мисками похлебки, грубо порезанным сыром и караваем ячменного хлеба:
