Хозяйка приготовила полный мешочек разной снеди: печеного хлеба, картошки, сала, несколько луковиц и чеснока.
— Полотенчик не лишним будет, может, умыться где… Да и мыльца кусочек положила. — Потом налила гостю стакан сливянки. — Пей, дорогой, пей… Кровь-то, небось, застыла.
Боец выпил залпом, а принимая мешок, улыбнулся:
— Ну вот, с такой сумой мы к своим без горя доберемся.
— Послушай, товарищ, — спросил Сергутин, — когда вы ехали, никто из фрицев или полицаев вас не заметил?
— На кой черт мы им… Лошак едва ноги движет… На повозке рваные дерюги, а под ними бородач. Сверху на фанере «Тифозные» — надпись такая. Ну а я, как видишь, женихом не выгляжу. Товарищ тож такой. Хуже некуда. Весь тут. Хотя, скажу вам, один полицай видел нас, когда мы через Радичи ехали. Махором его кличут.
— Эх-ма! Да как же вы так неосторожно? Еще погоню учинит, — сказал Федор.
— Погоня… Ищи ветра в поле. У полицаев овчарок нема, слава богу. А по колесам нас не углядишь, — успокоил боец, — колеса они по всему краю. Народ еще не осел. Двигается.
— Махор… Махора я знаю. — Митракович задумался. — Перед гитлеровцами выслуживается. А впрочем, черт его поймет. Может, то личина… Думаю, не выдаст. Ну, боец, счастливого пути!
Мужики вышли на улицу. Больной командир что-то бормотал во сне. Будить не стали.
— Вон ночь какая светлая. И ледок прохрустывает, а у нас, в Сибири, небось уже и снежок. Морозы. — Красноармеец низко поклонился мужикам и поехал, куда указал Митракович, в объезд села.
Глядели вслед молча, тяжело на сердце ложилась и судьба командира, и судьба бойца. А кругом была такая ясность, такая тишина, и не верилось, что рядом война, где-то совсем близко караулит тебя смерть.
Вот уже и нет звуков от бывшей здесь подводы. Только в ушах толчками шумит кровь. И все, больше ничего не слышно. Над селом — луна и тишина; не хочется уходить с улицы, да надо.
В доме заплакал малыш, и разговор перешел на полушепот.
— Люди и оружие… Люди и оружие… — словно выпуская слова из душевной глубины, глухим баском говорил Федор. — Завтра пойду домой: немного в порядок себя привести надо.
Помолчали. Возле печки запел сверчок.
— Знаете, мне какая думка пришла в голову? Слухи о партизанах со всех концов идут. Проси, старшина, у комендантов оружие. Для полицейского отряда. Я тебе подметных писем подброшу — с угрозой всему твоему волостному писарству. Как только фрицы вооружат полицаев — разумеется, наших ребят, — так я тут как тут. Уведем их в лес, как пить дать, уведем.
— Да, брат, это задачка нелегкая. Такую операцию по всем статьям продумать надо.
— Я не тороплю. Давай, староста, обзаводись своей гвардией, да получше вооружи ее, а кому командовать — увидим после.
Глава двенадцатая
В полдень пошел густой снег, и к вечеру в Дубровке стало белым-бело. На улицах ни души. Редкие прохожие жмутся к заборам, стенам домов — боятся стать мишенью злобствующих гитлеровцев. 6 ноября такой жертвой стала еврейская девочка. Ее хоронили дети. Мальчики, девочки шли, таща дроги, на которых лежал гробик из неотесанных досок. Дети шли с окаменевшими лицами, локоть к локтю, вперив глаза куда-то вдаль.
Стоявшие у комендатуры солдаты молча смотрели на страшное шествие. Смотрел и учитель Перхунов. Смотрел и говорил себе: «Никогда не прощу этого фашистам».
Праздник сегодня, но поселок словно вымер. Дни стояли серые, тяжелые, ночи еще тяжелей. У жителей Дубровки, Перхунов знал точно, были сейчас две мысли: «Что принесет завтрашний день? Когда победим?»
«Встречаю гостей, — подумал учитель. — Хоть бы самовар поставить». Он еще раз оглядел улицу и вошел в дом.
Вскоре пришел Макарьев, следом постучал и Сергутин. Он принес с собой шахматы, Макарьев вынул из кармана колоду карт. На тумбочке возле стола появился графин самогонки. Все это на случай, если придут патрули.
— Сегодняшний вечер, если не возражаете, мы назовем историческим. Иваныч, — обратился Сергутин к хозяину, — позвольте мне накрыть стол красным полотном.
— А вдруг гитлеровцы?..
— Уверен, что комендантский патруль не будет топтаться по домам. Я выяснил… Мне хочется сегодняшней встрече придать официальный характер.
Сергутин достал из-за пазухи кусок полотна, разгладил его и аккуратно накрыл кумачом стол. Он это сделал с такой торжественностью, что Макарьев даже прослезился, рассматривал Сергутина, словно незнакомца. «Неужели это рабочий, токарь, бывший преподаватель труда? Это он и не он, — думал Макарьев. — Мне всегда казалось, что Сергутин удивительный человек».
Макарьев прислушался к осторожному стуку в дверь. Вошли Жариков и Кабанов, немного позднее — Храмченков, Шишкарев. И когда уже все расселись за столом и Сергутин начал игру в шахматы, хозяин открыл дверь Власову, Стеженкову.
Сергутин прервал шахматную партию. Вдруг кто-то еще постучался. Хозяин открыл не сразу.
— Трегубов из Рекович просится…
— Кто знает его? Верный ли это человек? — насторожился Сергутин.
— Надо пригласить, — вмешался Жариков. — Он известен партизанам. И со мной был на курсах минеров.
— Хорошо, — согласился Сергутин. — Пригласите, Только запомни, Иван, ты за него в ответе.
Все согласились, что председательствующим будет Сергутин.
— Друзья! — начал Сергутин. — Положение наше трудное. Руководители района, коммунисты и комсомольцы, советские активисты ушли в партизанские отряды. Они там, за Десной. Но и среди нас есть коммунисты. Они пришли из партизанского отряда и от имени райкома партии просят нас организовать подпольную патриотическую группу. Вот так.
Наступило короткое молчание. Сергутин не спеша вынул батистовый платок, высморкался, затем продолжил:
— Быть может, и не у всех пока хватает физических сил да и душевных сопротивляться… Мы будем крепить эти силы. Учиться конспирации, умению говорить своим людям правду. Знаю, что каждый из вас пытается что-то делать, но иногда теряет надежду, опускает руки. Вот вы, товарищ Власов, скажите, где сводки Совинформбюро? Они сейчас очень нужны.
— Сводки? — отозвался Власов. — Принял, записал. Печатать некому.
— Ясно! Значит, машинистку надо найти, — сказал Сергутин. — Наши подпольные листовки станут важной формой диверсии. Эту работу оценят и партизаны, и в Москве. Фашисты создали два фронта. На одном — истребительная война. Но не только для этого вторглись оккупанты. На другом фронте — война идей. Фашисты уже начали осуждать, грубо, резко давить нашу культуру. Их цель — растлить души советских людей, посеять панику, неверие, озлобленность. Всеми мерами хотят создать такую обстановку, чтобы выращивать предателей, палачей. Вот их идеологическая цель! А сколько клеветы, лжи — самой наглой, самой циничной. Терпеливо, настойчиво, ежедневно мы будем рассеивать фашистский обман. Утешать, ободрять тех, кто сомневается, потерял надежду. Обнаружить тех, кто отрекся от Родины, предал ее, следить за ними. И когда придет время — точно сообщить народным мстителям гнезда предателей. Разведка! Да, да, товарищи. Мы должны стать глазами и ушами партизан. Действовать осмысленно и целесообразно. Вести войну без выстрелов.
— Как без выстрелов? — воскликнул Жариков. — Я пришел эшелоны ковырять. А ты листовки, глаза, уши!.. Э-э, не, так не пойдет.
— Ну, пожалуйста, кто свяжет твои руки, Ваня, — остановил его Макарьев. — А если сразу попадешься?… Ой горячи фашистские пытки.
— Ничего… Выдюжим! Мы русские! Душа крепко подтянута, — сухо ответил Жариков.
— Слава богу, коли так! Но случается, что подтяжки лопаются, и тогда умей сжать зубы, когда тебя бьют. Ни слова. Молчи! — прибавил Сергутин и встал. — На днях Федор говорил о фабрике. Там несколько тысяч пар лыж приготовлено. Разве не наше дело — в огонь лыжи и фабрику? Придется подумать и о том, чтоб засесть в органы немецкой управы. Вот глядите, — Сергутин вынул из бокового кармана яркий немецкий билет с орлом и свастикой. — Круглосуточный пропуск!.. Главному мукомолу. Вот так… Капитально! — В комнате одобрительно зашумели. — Теперь я на службе у гитлеровцев. Наши друзья в лесу это горячо одобрили. Наверно, уже знаете, что в те школы, что открыты, учителями прислали ярых нацистов? К примеру, сядет Кабанов в управу, кого он пошлет в школу, а?
