- Карр! Карр! И твое время наступит скоро, карга ты старая, тогда поймешь, что значит умирать! И никого не будет рядом... Карр!
Проснувшись по утру, королева начала день с того, что выбросила картину в окно. Перепуганным ее выходкой слугам, прибежавшим проверить как она, королева невозмутимым тоном сообщила, что это она таким образом проверяла их и что картину не жалко, ее все равно давно пора было выбросить, и попросила сменить простыни.
Глава VII
Двухсотлетняя Ива произрастала на небольшом холме. За ней журчал ручей, а перед ней был луг. Тропинка вела через него и на всем пути туда им слышался шум мошкары и шелест травы. Даже с учетом предзакатного времени суток атмосфера была совершенно не подходящей для похорон, а те, кто несли покойника в гробу, то и дело забывались от монотонного труда и улыбались окружавшей их благодати, тут же, впрочем, их улыбки увядали, когда вспоминали, что несут.
Похоронная процессия состояла из, собственно, носильщиков с гробом на плечах, человека сведущего в погребальных церемониях и сопровождавших их просто неравнодушных людей. Носильщики, кроме гроба, несли также и лопаты. Так как Брут был черствым и склочным старикашкой и не оставил после себя ни потомков, ни наследства, которое могло бы послужить для кого-то достаточным поводом, чтобы выдавать себя за его потомка, из неравнодушных шло только четверо: старая королева, Люций, Флавий и какая-то кухарка, о которой до того дня даже и не знали, что она во дворце служит. Кухарка без конца рыдала, а в перерывах между всхлипываниями как-то слишком даже внимательно приглядывалась к шпилькам Люция. Последнему такое пристальное внимание довольно миловидной и молодой еще женщины было даже приятно, хоть лицом он оставался угрюм, а внутренне сам себе никогда бы не признался. Примечательно также то, что наиболее нарядным и вычурным среди них всех выглядел именно Флавий, хотя его фрак был затаскан до дыр, многократно латан и шпилек на нем не водилось отродясь. С другой стороны, Флавию по роду длительности было предписано иметь нарядный и вычурный вид. Старина Флавий начал поминать Брута еще со дня его смерти, а так как к любому занятию камердинер привык подходить с душой, не просыхал... его платок от слез до самых похорон. На сборах во дворце, предшествующих выходу процессии во двор, он был свеж, как морской бриз, но вот на улице видать тоска беднягу до того пробрала, что ноги у камердинера начали заплетаться. С учетом данного обстоятельства работы у носильщиков в скором времени должно было прибавиться.
Верхушку ивы было видно еще на подступах к саду, она выглядывала из-за довольно высокой стены живоплета, так что уже тогда даже у носильщиков, никогда в этой части королевского сада не бывавших, не осталось сомнений в размерах и долголетии старой ивы. По мере приближения к ней участники процессии все больше поражались, когда же остановились у начала подъема на холм, им захватило дух. Поговаривают в глубине чащи леса Лазурной долины, встречаются дубы такие огромные, что для того, чтобы поравняться с ними в росте, этой бы иве пришлось прожить еще по меньшей мере трижды по столько, сколько она уже прожила. Но те деревья произрастают в чаще в Лазурной долине, если вообще существуют, а двухсотлетняя ива росла в самом центре Фэйр, возвышалась прямо перед ними.
Однако, несмотря на высоту и толщину ствола, и ширину охвата кроны, было видно, что дерево едва ли протянет еще хотя бы половину от своего срока. Медленно, но неумолимо двухсотлетняя ива умирала. В этом году ее листья начали опадать еще до первого месяца осени, а местами ободранная кора, казалось, иссушилась еще больше. Длинные и тонкие ветви, лишившись оперения, качались на ветру со скорбью, не как качались раньше, - не как помнил Люций, когда в детстве ему представлялась возможность оторваться наконец от учебников, а Брут, сопровождавший его во время тех редких прогулок, так непохоже на себя во все прочее время закрывал глаза на невинные шалости мальчика.
Он вспоминала, что любил хвататься за ветки, собирать их побольше в кулачек и бросаться с холма с разгона, любил качаться туда-сюда, подтягивая коленки к груди и повисая на ветвях, всецело вверяя свою судьбу прочности лозы. Стоя там, перед ивой, он вспоминал о прошлом и находил для себя объяснение своего настоящего. Двигаясь в составе процессии, Люций непрестанно думал о том, что делает здесь, и почему он не в библиотеке, корпит над планами, а идет хоронить эту старую образину. Теперь чем больше он стоял, тем больше вспоминал и понимал, что были светлые моменты между ним и Брутом, о которых предпочел забыть, чтоб ненавидеть старика, освободив себя тем самым от бремени прощать.
Не для одного только короля, но для всех замерших перед ивой людей видение печальной участи реликта находило свои собственные отголоски в их прошлом и настоящем. Каждый из процессии видел в иве что-то свое: Флавий увидел в ней себя теперь, каким видел в зеркале, стареющего и увядающего, отчего в его горле пересохло и захотелось пить; старая королева увидела их династию, фамильное древо, которому недолго осталось, так продолжились ее вчерашние тревоги и ночные кошмары; что увидели носильщики и специалист по погребальным церемониям мы оставим при них; что увидела скорбящая женщина, выдающая себя за кухарку, - пока нам рассказать не может.
В завете старика Брута ничего не было указано о том, как именно его следует хоронить, было только сказано, где это следует сделать, - в корнях у двухсотлетней ивы. Специалист по погребальным церемониям, смекая что к чему в отлынивании от работы, предположил, что корни такого большого дерева наверняка доходят до самого подножия холма и даже ниже его. Таким образом, не будет нарушением последней воли старика похоронить прямо здесь, у подножия, вместо того, чтобы тащить наверх, да еще и увечить корни, которые вблизи ствола по определению растут довольно толсто и густо.
- Тем более, что мы не взяли с собой топоры, - прибавил он в конце значительно, с видом знатока, тем самым поставив точку в обсуждении вопроса, который никто и не думал поднимать.
Копать могилу решили не у самого подножия, но несколько правее и дальше от луга, ближе к ручью. Здесь, хоть и не у самого берега, земля на глубине все равно была мокрой и рыхлой. Вследствие чего, носильщики довольно быстро управились с задачей. Вплоть до самого конца церемонии никто не проронил ни слезинки и только королева под конец буркнула что-то невнятное. Никто не расслышал, что в точности она тогда сказала, но было это нечто вроде: оживи сейчас Брут и имей он возможность лицезреть эту убогую церемонию, непременно бы умер повторно.
В момент, когда первая горсть земли упала на крышку гроба, послышался звук, похожий на тот, что слышал Люций на званых обедах. Как когда град бьет по крыше, или Брут быстро стучит по спинке трона своими костлявыми пальцами. Услышав знакомый звук, он содрогнулся, и на секунду допустил мысль о том, что, может быть, Брут и не умер вовсе, а они хоронят живого! Только на краткий миг паника взяла над ним верх, но Люций сдержал себя, а после образовался первый слой грунта и все последующие за ним ложились куда тише и звучали иначе. Вскоре он успокоился.
