Глава III

  Время близилось к обеду. Управившись с ежедневным отчетом, Икарий отступил, кланяясь, а Люций поднялся и прошелся по комнате, разминая затекшие члены. Лицо короля первое время после выдачи указаний было красным, улыбка то и дело искажала его уста, а внутреннее распирало внешнее, что происходило с Люцием по окончанию каждого этапа ежедневной рутины.

  Ходил он туда-сюда, от одного уголка комнаты к другому, не замечая скомканные планы, еще несколько часов назад так сильно занимавшие его, - ходил и топтался по ним. Он, казалось, не знал совершенно, куда ему приткнуться, и потому переходил из места на место в надежде, что когда окажется на нужном, его вдруг настигнет озарение свыше и откроется великая истина.

  Сложись судьба короля иначе, доведись ему родится в любой другой семье, он верно бы ходил точно так сейчас, из места на место, в поисках работы, не зная совершенно, чего ему от жизни нужно. Из одних мест его бы гнали, как бесполезного ротозея-мечтателя, в других - изживали бы со свету, из третьих - он сам бы уходил, когда страсть к очередному "делу жизни" поутихнет, а само "дело жизни" покажется ему незначительным, не стоящим и ломанного гроша. Так бы и ходил он, верно, неприкаянным до глубокой старости туда-сюда, и хорошо, если бы были добрые люди в окружении, готовые кормить его и одевать за свой счет. Иначе - рано или поздно неминуемо остался бы ни с чем. Оказался бы на улице в одних штанах с дырявыми карманами, в рубахе, но не шелковой, в туфлях, таких же ношенных, как теперь.

  Блуждая так по комнате, Люций то подходил к столу и тогда двумя пальцами ворочал страницу открытой книги, не собираясь, впрочем, читать ее, - ворочал просто, чтоб занять чем-то руки; то к полками подходил, высматривая что-то среди корешков книг с полустертыми названиями; то вновь к окну подходил, приоткрывал его, пытаясь уловить обожаемый им полуденный аромат, безнадежно испорченный и утраченный теперь, по полудню. Куда бы не заносило короля его "шествие ума", нигде не находил он того, что искал. И хотя глубинно понимал, что не найдет здесь того, что ищет, он все равно продолжал поиски, - таков уж он был, этот Люций. Не зная даже, что ищет, - все равно продолжал искать.

  Все это время, пока король ходил по комнате, Икарий стоял, терпеливо ожидая. Казалось, первый советник ничем не занят и теперь, отчитавшись, ждет, когда его отпустят, чтоб, выйдя за пределы комнаты, продолжить исполнять волю государя, - служить на благо Фэйр. Очень много труда было вложено в себя Икарием, чтобы у наблюдавших за ним людей складывалось именно такое ложное впечатление о нем, как об образцовом слуге, блюстителе интересов государя, ни о чем, кроме службы, не помышляющем. Известный высшему свету Икарий был восковой фигурой. Подобно ширме благополучия, которую удерживал он перед королем, настоящий Икарий был пауком, забравшимся в восковую оболочку и помыкавшим людьми посредством ее. Никогда бы и ни за что не признали бы они ту мерзость и скверну, которую представлял собой Икарий настоящий. Несуществующего себя лепил он из воска долгие годы, начиная от верности и непогрешимости службы и заканчивая штрихами внешности, отточенными и возведенными в абсолют. Икарий был вежлив и учтив с вышестоящими, требовательным, но приятным в обращение с подчиненными, за что его любили первые и уважали вторые.

  Внешность Икария была внешностью типичного имперца. Империи давно нет, но любой, кто когда-либо видел бюсты императоров древности, без труда распознал бы черты Икария в каждом из них. Высокий и ровный лоб, длинный и тонкий нос, узкие губы. Изящные уши, расположенные к восприятию музыки. Красивые, по-доброму смеющиеся глаза серого цвета, подчеркнутые правильными бровями, дугообразно нависающими над ними, подобно аркам Акведука. Икарий не обладал ни широкими выдающимися скулами, ни узкими глазами обитателей дюн. Не был груб и скуп в чертах, как северянин. Икарий, как и Фэйр, был в центре мира, воображая себя его пупом и представляя из себя золотую середину, далекую от крайностей. Первый советник стригся по старинке, был вдалеке от моды, но при этом искушен в ней. Одевался без излишеств, но ровно так, как следует одеваться человеку его положения.

  В обычное время, не принимая посетителей, Люций выглядел полной противоположностью Икарию. Так получилось, что только перед первым советником король без стыда для себя мог предстать в том совершенно неприглядном виде, в котором предстал тогда, в беспорядке рабочей обстановки, - не как подобает королю, но как крестьянину выглядеть зазорно.

  Мятая рубаха, из которой выглядывает впалая грудь, с вялой растительностью на ней. Часть из волос на груди седые и на голове седина присутствует тоже, не благородная, белая, как у Икария, но грязная, серая. На одном из замызганных чернилами рукавов рубахи нету пуговицы, другой - застегнут, как положено, но все остальное не как положено, а потому эта частная правильность лишь подчеркивает общую неправильность. Длинные, неухоженные ногти к старости пожелтеют и будут по цвету, как страницы тех древних учебников, что лежат на столе. Как и рукава рубахи, ногти и ребра ладоней измазаны чернилами. Глаза у Люция зеленые от отца, но в отличие от него же - живые, бегающие, не способные усидеть на месте. Верно, таким, как эти глаза, он был бы ребенком, расти вне всего этого надзора и завышенных ожиданий. Лицо - сама доброта: мягкое, женственное, - такое не пристало иметь мужчине. Отсутствие волевого подбородка король безуспешно пытается скрыть бородой. Но и борода у Люция жиденькая, вихрится, да к тому же растет неравномерно, очагами.

  - Не правда ли он прекрасен? - спросил вдруг Икарий. Он стоял теперь у окна и Люций совершенно не помнил, как советник очутился там, и как он сам очутился там, где стоял. В момент, когда Икарий заговорил, тишина дрогнула и упала, разбившись на множество осколков, а образовавшуюся пустоту тут же заполнил шум улицы. Люций вздрогнул и даже как-то сжался, весь замер. Он, будто нашкодивший кот, разбивший вазу, стоял теперь на месте и слушад, не идет ли хозяйка наказывать его. Так продолжалось несколько секунд, а после Люций вспомнил, что он не кот, а тишина - не ваза, чтоб разбиться. Тогда он выпрямился и повернулся к Икарию. Но даже стоя нарочито ровно, Люций оставался сутулым, что ныне лишь подчеркивалось безупречной осанкой первого советника.

  - О ком это вы? - спросил король, удивленно приподняв бровь. Так часто делала его мать и он, повторяя за ней.

  - Таранис, - ну разве он не прекрасен? Разве не кажется вам, что нет и не может быть создано ничего величественнее этого? Только взгляните, как блестят его наплечники, панцирь, взгляните на мышцы его и гребень шлема его, рассекающий небеса. Как мог обычный человек сотворить нечто столь... грандиозное? Каким талантом надо обладать, чтобы запечатлеть все так? Увековечить человека в истории? Великий полководец... Он ближе к богу больше, чем боги к простым смертным...