– Настенька, ты же их только сейчас мыла!

– Юра, там же микробы!

– Что за микробы?

– Ну, такие, маленькие. Заразные.

Настя пока не знает, что у слова «зараза» несколько вариантов применения.

«Замордуют эти московские родители ребёнка, – горюет дедушка, – Ох, замордуют. А ведь ему уже пять лет! У человека совсем нету детства…»

В своём детстве дедушка не помнит, мыл ли он руки вообще. А среди пацанов слыл затейником и непоседой, ну и ещё был признанным знатоком дворового фольклора.

Вспоминая своё босоногое детство (детству положено быть босоногим), дед незаметно для окружающих расчувствовался и запел одну из любимых когда-то песен с трагическим содержанием и замогильным мотивом:

Но, как сразу же оказалось, дед выбрал для воспоминаний неудачное время и неудачное место. Семейство сидит как раз за столом и ест ягоды. При слове «помойка» бабушка, у которой был свой вариант босоногого детства дочки работника райкома, поперхнулась вишнёвой косточкой. Откашлявшись, она набрасывается на дворового романтика:

– Ты б лучше спел, старый, что-нибудь пионерское. «На медведя я, друзья, выйду без испуга, если с другом буду я, а медведь без друга…» Иль не знаешь такую?

– Ты учишь ребёнка нападать вдвоём на одного! – сердится дед. – Таких мы в детстве…

– Ну! И что таких вы в детстве? – ехидно и с вызовом спрашивает бабушка.

Она готовится к долгим прениям по теме и заранее подбирает слова.

– Мы… – запинается дед. Он вдруг понимает, что не может вспомнить ни одного случая из своего детства, чтоб двое на одного. Тогда это было просто немыслимо. Уж неизвестно, почему. Под страхом, наверно, смерти, что ли…

– Мы подвергали таких обструкции! – ляпает дед первое, попавшееся на ум.

– Извините, пожалуйста, а как это, «об струкцию»? – спрашивает Настя. – Обо что?

– Это не тебе обструкция, это вон ему, – успокаивает внучку бабушка. А сама думает: «Что-то дед подозрительно быстро затих. Не затеял ли какую каверзу?»

Она хорошо изучила деда. Он затеял.

Дедушка понял, что именно на нём теперь висит ответственность сделать из Насти человека. У него уже зрел план, как начать делать из живого, хоть и московского, ребёнка правильного человека, приспособленного к любым жизненным невзгодам.

Не прошло и часа, как план вступил в дело.

Настю с дедом посылают в продуктовый магазин. Дед понимает, что ему дан шанс. По дороге он объявляет Насте, что им надо разучить легендарную песню.

– Легендарную – это какую? – спрашивает Настя.

– Это когда ты поёшь, а вокруг тебя все плачут.

«Интересно будет посмотреть», – думает Настя. Обычно всегда бывало наоборот: она одна плачет, а вокруг неё все наперебой суетятся.

Из классического репертуара у деда в детстве на первом месте стояла «Мурка», любимая песня уркаганов его двора. Не сказать, чтоб уркаганы, слушая маленького тогда Юру, плакали. Но лица их размягчались, а кто-нибудь так расчувствуется, что пошарит по карманам в поисках конфеты и вынет пятилетнему артисту пару папирос «Беломор».

Но Юра не курил, а пел из любви к искусству.

Здесь дед слегка запинается. Дело в том, что в их дворе заканчивали этот куплет такими словами:

Дед, закончивший к настоящему времени школу, вуз и добровольно получивший дополнительные филологические навыки, теперь знает, что правильно петь «подлюга». Но не это останавливает его.

«Пожалуй, резковато для московской девочки, – решает дедушка. – По крайней мере, для начала».

Немного поразмышляв, перед обнародованием этой строки он заменяет проблемное слово на более мягкое «зараза», мысленно прося прощения у неизвестного автора.

Через пять минут прохожие с умилением наблюдали трогательную картину. Пожилой интеллигентный дедушка и идущая вприпрыжку рядом с ним маленькая девочка самозабвенно пели на всю улицу известную всей стране душещипательную историю.

Правда, Настя понимает не все слова этой красивой песни. Нет, «Мурка» – это понятно, это про кошечку. И с малиной ясно. А остальное она поёт, как слышит, ориентируясь на свой короткий жизненный опыт:

Когда дома они с таким же самозабвением прогорланили эту романтическую историю, то обещанного дедом легендарного эффекта почему-то не получилось. Никто не всплакнул и не вытер слезу. Была даже опасность, что получится, как всегда – плакать будет Настя. Ну и ещё дедушка тоже с ней.

Мама Насти пришла в ужас и поклялась (рука её искала, куда можно торжественно положиться, но вместо Библии легла на бутерброд с колбасой, и почему-то дедушкин): «Никогда! Все слышат? Никогда ни я, и никто другой не должен оставлять нашего дедушку без присмотра! Под страхом ап… абструкции… то есть, тьфу, обструкции!»

Дополнительно Насте запретили петь всё, что мурлычет обычно про себя дедушка, даже часто исполняемую семейную колыбельную реликвию на известный мотив: «Спят усталые бабу́шки, Насти спят…»

Но слово «зараза» Настя теперь употребляет верно и к месту:

– Юра, на тебе комар, не шевелись! Бац! Вот зараза – улетел!..

Конечно же, стараясь, чтобы её не слышал комитет по цензуре.

Гляди – вырастет-таки человеком.

Как-то дедушка с бабушкой гостили у Насти на их даче под Москвой.

Маме Алёне потребовалось уехать в город, бабушка поехала с ней за компанию, а дедушку уговорили остаться с Настей.

Припасли Насте бутылку молока, дедушке такую же – валерьянки, назвали только пузырьком – и уехали.

Больше всего дедушка боялся, что ребёнок будет плакать. Даже на этот случай свой пузырёк поближе поставил. Никогда в жизни он не оставался с ребёнком четырёх лет наедине. Что с ним надо делать, если ребёнок, например, заплачет? Или захочет есть? Что с собой в этом случае делать, дедушка прекрасно знал, потому что пузырёк валерьянки стоял на виду, на подоконнике.

Но всё равно дедушка волновался так, как волновался бы служитель зоопарка, которому доверили голубого слона в розовую полоску и жёлтыми ушами, единственного в мире.

Но пока, слава богу, Настя и не думала плакать.

– Юра, ты вóда.

– А что это?

– Ты вóдишь. Должен гоняться за мной. Ты волк. А я маленькая девочка.

Это было дедушке знакомо. Он и раньше, бывало, гонялся за девочками, пока не догнал свою бабушку и не женился на ней.

Они вышли из дому на лужайку. На лужайке росла удобная, мягкая трава, которую папа Андрей разрешал топтать волкам, девочкам, слонам и даже Бармалеям.

Громко рыкнув, дедушка вприпрыжку поскакал за девочкой. Девочка завизжала от страха и удовольствия.

Потом было наоборот: Настя была волк, а дедушка – маленький зайчик. Настя рычала, а дедушка визжал.

Как инженер, всё подмечающий вокруг, дедушка заметил, что убегающий всегда визжит громче, чем догоняющий.

«В природе, видимо, жертва всегда понимает, когда она обречена», – догадался дедушка.

Он тут же стал мысленно сочинять прибор для измерения визга.