– Повелитель! – как на пружинах, подскочил с топчана старый лев. – Я лишь исполнял волю твоего отца и брата!

Глазами он уже нервно высматривал приближение царицы Парисатиды.

– Прочь с дороги! – донесся всем известный зычный голос, обрушившийся на казарму, словно гроза. При его повторном звуке Тиссаферн неуютно поежился. – Где вы тут спрятали моего сына? А ну выведите его ко мне наружу! Кир! Где мой сын, подлые изменники?

Страж на дверях деревянно повернулся к ней. У Кира мелькнула мысль наброситься на него сзади и удушить. Или вон свернуть шею Тиссаферну, который сейчас пытался в этой тесноте изобразить поклон.

На царице было темно-синее траурное одеяние, однако в казарму она устремилась не ранее, чем надела золотые браслеты, сопровождающие ее движения звончатым ритмом. Волосы у основания шеи были туго стянуты золотой сеткой. На пятом десятке Парисатида была по-прежнему хороша собой и гибка, как дева. Предваряя ее появление, впереди плыл аромат роз, словно она несла букет мужчинам, застывшим сейчас перед ней подобно напуганным агнцам.

– Кир, сын мой! Ты здесь? С тобою Тиссаферн? А ну выходите сюда, оба! Мне ли входить в потную солдатскую конуру! Кир, сейчас же!

После пережитого страха царевич облегченно рассмеялся.

Тиссаферн, с лицом как туча, вытеснился вслед за стражником из комнатушки в коридор.

– Госпожа, твой сын, царь Артаксеркс, повелел… – начал он с порога.

Парисатида повернулась к стражнику и возложила ему руку на голое предплечье.

– Если этот человек продолжит со мною говорить без должного почитания, можешь лишить его головы.

Стражник застыл как истукан, а Тиссаферн решил на всякий случай быть осторожней, во избежание внезапной смерти. Он тяжело опустился вначале на одно колено, затем на другое, и наконец лбом припал к полу (не особо чистому, как с удовольствием отметил Кир: когда старый лев начал вставать, к его лбу пристали зернышки мышиного помета).

– Разве я давала тебе соизволение подняться? – ледяным голосом спросила царица.

Тиссаферн был принижен до крайности. Но опять же не решался подвергать сомнению власть этой женщины. Годы при царском дворе наглядно показывали, что некоторые споры разрешаются кровью и лишь затем извинениями. А потому он снова притиснулся лбом к полу и замер, словно мертвец.

– Кир, – приветственно обратилась царица к сыну.

Царевич взял ее руку и тоже опустился на колени.

– Мать, – задушевно произнес он. – Сердце мое преисполнено благодарности. Тут Тиссаферн, похоже, полагает, что меня велели умертвить.

Царица небрежно взмахнула ладонью, словно смахивая пыль.

– Можешь быть уверен, правду я вызнаю. Но не здесь, среди этих простолюдинов. Не будем обсуждать частные дела со слугами и солдатней. Теперь же следуй за мной. Твои одежды пропахли потом. Они держали тебя здесь как зверя.

Прежде чем Кир успел ответить, его мать вытянула ногу, и острый носок туфли вонзила в спину Тиссаферну, заставив его хрюкнуть от боли.

– Эти люди в своей спеси зашли слишком далеко, – молвила она. – Ну да я это исправлю. Идем.

Она повернулась уходить, и Кир вскользь глянул на начальника стражи. Лицо заядана было маской ревностного повиновения, но в глазах стоял страх. Он знал, что на кону его жизнь. Что, если новый царь придет и спросит, как они посмели дать пленнику уйти?

Тем не менее ослушаться царицу было нельзя; она и в самом деле вела себя так, словно ей немыслимо возразить хоть в чем-либо. В те несколько мгновений, что стражник мог взроптать, Парисатида пронеслась мимо, а следом за ней и Кир, буквально кожей чувствуя, как чужая воля трепещет и ломается. Но и проходя через казарму, где отцовы Бессмертные застывали в различных стадиях одетости и изумления, царевич втайне боялся окрика, который мог его остановить.

Мать шла быстро, хотя одеяние мешало ей это делать. Тем не менее она бойко скользила, покачивая бедрами впереди своего сына. Многие из тех, кто вышел посмотреть, что там происходит, завороженно замирали, прикованные взором к царице. Кир мысленно улыбнулся тем чарам, которые его мать все еще была способна нагнетать.

– Я не позволю держать моего сына как преступника! – громогласно объявила она на ходу. В ее голосе звенело негодование, и те, кто сейчас находился у дверей, виновато потупились, словно их застигли за чем-то постыдным. Наверное, если бы Парисатида колебалась или спрашивала разрешения, чары бы развеялись и кто-нибудь – скажем, старший начальник – пресек бы этот побег. Однако она беспрепятственно дошла до самой двери.

Казармы находились на некотором расстоянии от края террасы. Даже рядом с царицей Кир пребывал в напряженном ожидании какого-нибудь окрика или руки, которая вдруг опустится ему на плечо. Он подозрительно вслушивался в гомон и позвякивание доспехов снующих туда-сюда вооруженных людей; чувствовалось, как по ребрам льдистыми струйками стекает пот. Он шел как ягненок среди волков и знал, что считать побег удавшимся еще рано.

Время, проведенное в заточении, позволило ему обдумать все увиденное и услышанное. Вывод был столь же неизбежен, сколь и безутешен. Никакой ошибки в приказании его казнить не было.

Опустив голову, сын следовал за матерью. Позади остались ворота с караульным помещением, сразу за которым ждала группа рабов, которых Парисатида оставила снаружи. Они лежали на земле ниц, и, видимо, в отсутствие госпожи не смели пошевелиться. Сейчас, при виде нее, они дружно вскочили, а царица села в носилки и приглашающе похлопала по подушкам рядом с собой. Кир забрался внутрь, отчего шесты скрипнули под его весом.

– Мама, – начал он.

Та покачала головой.

– Не сейчас, Кир. Твой отец был упрямый человек, и мне придется поговорить с твоим братом прежде, чем все это приведет к нелепой развязке. Мы что, египтяне, чтобы убивать своих сородичей? Тем более прежде, чем у Артаксеркса появится наследник. Уже в этом смысле твой отец поступил опрометчиво.

Кир вдумчиво моргнул, усваивая ее суждение.

– Я… не думаю, что он бы отдал приказ меня убить, – сказал он с сомнением.

Мать подняла голову и коснулась его колена как раз в тот момент, когда в движение пришли носилки.

– Твой отец был царем, Кир. И ставил державу превыше нас всех. Я не жду, что ты простишь его сейчас, пока рана свежа и саднит, но со временем ты поймешь, что он был человеком великой доблести. Он видел, кем ты был – кем ты стал. И принял решение тебя устранить. По-своему этим можно даже гордиться.

– Он совершил ошибку, – возразил Кир. – Я всегда был верен. Я ценю это качество в людях и чту его в себе. Я царевич, которому не суждено стать царем. Это я знал всегда. И никогда не был угрозой Артаксерксу!

– Милый мой мальчик. Царь – это тот, кто устраняет угрозу еще до того, как она осознает себя таковой. Держава несет мир и благоденствие бессчетному множеству подданных. Что значит одна жизнь в сравнении с этой незыблемой рукой? Я не извиняю твоего отца, Кир. И в своих предсмертных судорогах ему не отнять у меня мое любимое дитя. Я не допускаю этого. Но придет время, и ты его простишь.

От этих слов Кир насупился, как мальчишка. Он едва подавил желание заспорить с женщиной, нынче утром спасшей его от смерти. Когда носильщики переходили через плато мимо садов, где рабы занимались поливом или прятались от солнца под сетями, он осознал, что, не явись его мать в казарму, он бы сейчас был уже мертв, а его кровь впиталась бы глубоко в песок двора. Эта мысль приводила в хладный трепет. В каком-то смысле нынешнее утро стало для него зарей новой жизни, новой ветвью сделанного выбора. Какое-то время он молчал, давая мерному покачиванию носилок вносить в душу успокоение.

– Мама, а где мои люди? – спросил он после продолжительного молчания.

– Мертвы, все до единого. По велению твоего брата.

Мать пристально наблюдала за сыном, безошибочно заметив вспышку гнева, которую он не сумел скрыть.

– Но разве можно его винить, Кир? Ты привел спартанцев в сердце отцовской столицы. Должен ли он был смиренно отпустить их восвояси? Кто знает, что на уме у этих варваров? Нет, в этом он был прав, несмотря на ужасную цену. Твой брат не мог даже управиться без… ладно, теперь уж неважно. Артаксеркс – царь, хотя начал он неважнецки. Отдает приказ умертвить тебя и терпит неудачу. Посылает лучников убить твоих людей, а в итоге теряет половину всей стражи вместе с двоюродным братом царя и двумя вельможами.