В конце концов, царевич вернулся домой, чтобы оплакать отца. Послание достигло Кира две недели назад, и, чтобы поспеть, он гнал своих сопровождающих почти без остановки, не щадя ни себя, ни своих спутников. Лошадей он менял в корчмах при великой Царской Дороге или двигался через сельские угодья по возделанным полям пшеницы и ячменя. Спартанский отряд день за днем бежал рядом с лошадьми – невозмутимо, без всяких признаков усталости. Эти люди были поистине великолепны, и Кир гордился ими так же, как их красными плащами и отношением к ним встречных, когда те узнавали, кто они такие.

Надо сказать, что отношение это было многократно заслуженным.

Здесь, в благостной вечерней прохладе, сердце Кира чутко замерло. Отсюда Персеполь казался погруженным в задумчивую печаль, но не сказать, чтобы скорбную. По улицам не тянулись воинские цепи, отсутствовали траурные полотнища, и не всходили к небу сизые ниточки сандаловых воскурений. Так что до прохода через городские ворота нельзя было точно сказать, жив старый правитель или нет. С этой мыслью Кир оглядел гору, перестроенную отцом, а до него дедом, в величавую равнину, кажущуюся с такого расстояния серовато-зеленой лентой. В высоте, среди выцветшей от зноя небесной лазури, лениво кружили дикие соколы, высматривая в кронах плодовых деревьев жирных голубей. На просторе террасы, именуемой Царской, возвышались дворцы, казармы стражи, а также храмы и здание библиотеки. Покои Дария располагались посреди пышного сада, названного «раем», – там зиждилось сокровенное зеленое сердце империи.

По обоим берегам реки росли кустистые заросли, сплетение корней которых напоминало причудливые скульптуры. На извилистых лозах распустились белые цветы жасмина, наполняя воздух робким, нежным ароматом. Кир, закрыв глаза, стоял по пояс в воде и не мог надышаться.

Он был дома.

Спартанцы быстро промокнули себя накинутыми плащами и расчесали пятерней волосы, прохладные, несмотря на солнце. Освеженный царевич с прежней осмотрительностью оделся. Поверх туники он надел панцирь, а еще пристегнул бронзовые спартанские поножи, безупречно подогнанные под округлости икр и коленей. Этот блесткий металл годился больше для гоплитов[4], чем для всадников, но Киру хотелось таким образом почтить своих людей. Тиссаферну такое низкопоклонство перед чужеземцами было поперек души, и он не мог до этого опуститься.

Если бы юный Кир не возвращался домой к смертному одру отца, его бы, возможно, позабавило то, с каким видом горожане глазели на чужеземцев. Рыночный люд всех мастей, стягиваясь с разных сторон, таращился на них во все глаза, в то время как стражники, нанятые этот люд охранять, взирали на пришлых с плохо скрытой враждебностью. Об этих эллинах в красных плащах было известно даже здесь, в персидской столице, хотя между Персеполем и долиной Эврота[5] пролегали целые страны и морской простор – три месяца пути и, казалось, целая вселенная. Наряду с легендарными плащами спартанцы щеголяли своими не менее известными бронзовыми поножами, закрывающими ноги от лодыжек до колен. Даже сопровождая домой персидского царевича, эти люди шли, готовые к войне.

Перед заходом в реку свои щиты и доспехи они сложили аккуратными неохраняемыми кучками, как будто и представить не могли, что на них кто-то дерзнет посягнуть. Каждый щит на внутренней стороне был помечен именем владельца, а на наружной виднелась всего одна буква – «лямбда» – первая в слове «Лакедемон»[6]. Оружие и доспехи каждого воина были надраены и ухожены не хуже возлюбленной.

Усаживаясь на коня, Кир невольно подумал, знают ли эти зеваки Спарту так, как знает ее он. Для матерей, указывающих своим чадам на иноземных воинов, это были те самые, кто время от времени побивал персидских Бессмертных, созидая себе на этом славу. Эти воины разбили под Марафоном войско Дария Великого. Именно спартанцы вели греческих гоплитов на воинство царя Ксеркса при Фермопилах, Платеях и Микале.

Персия покорила три десятка народов, но обращалась вспять перед Грецией и ее воинами в красных плащах. Те темные дни остались далеко позади, но у воспоминаний долгий век. Кир перевел взгляд на дальние холмы, а его отряд в это время выстроился в шесть ровных рядов, ожидая команды.

В конце концов спартанцы сломили и Афины, взяв под себя всю Грецию.

Что до персидского царевича, то ему они служили потому, что он им платил – а еще потому, что он знал их честь. Серебро и золото, которые он давал им в уплату, все как есть уходили в Спарту на возведение храмов, казарм и ковку оружия. Себе эти люди не оставляли ничего и этим вызывали у Кира восхищение. Он ставил их выше всех прочих – кроме, разумеется, отца и брата.

– Ну что, старый лев, пора, – обратился он к Тиссаферну. – Я и без того подзадержался в пути. Тяготиться и стенать бессмысленно, хотя мне до сих пор не верится, что все это произошло на самом деле. Ведь мой отец не по зубам даже смерти, разве нет?

Он вымученно улыбнулся, хотя боль на его лице была отчетлива. В ответ Тиссаферн, ободряя, сжал юноше плечо.

– Я был слугой твоего отца тридцать лет назад, когда ты еще не родился. Тогда в руках у него был весь мир. Но даже у царей земной путь недолог. Смерть приходит ко всем нам, как бы ни витийствовали на этот счет твои друзья-философы, уж я уверен в этом.

– Жаль, что ты не выучил греческий настолько, чтобы их понимать.

Тиссаферн презрительно скривился.

– К чему он мне, этот язык пастухов? Пускай варвары изъясняются на своем языке, а я перс.

Все это он говорил в пределах слышимости спартанцев, хотя те не подавали виду. Кир взглянул на их командира, которого звали Анаксис. Свободно владея обоими языками, он ничего не упускал, однако давно перестал обращать внимание на словеса этого персидского ветрогона. В тот момент, когда их глаза с царевичем встретились, Анаксис чуть заметно подмигнул. Заметив, что Кир посветлел лицом, Тиссаферн бдительно повернулся на хребтине своей лошади, пытаясь понять, что вызвало эту перемену настроения и кто посмел насмехаться над его достоинством. Но его взгляду предстал единственно строй готовых к выходу спартанцев, и бывшему цареву слуге осталось лишь что-то пробурчать насчет «неотесанных селян» и «клятых иноземцев».

При долгих переходах спартанцы носили свои щиты на спине. Но сейчас отряду ничего не угрожало, и Кир распорядился идти парадным строем. При проходе через один из трех главных городов Персидского царства им полагалось нести деревянные, отороченные бронзой диски щитов на левой руке, а в правой длинные копья. У бедра каждого воина находился короткий меч, а ближе к пояснице висел грозный копис. Эти тяжелые изогнутые клинки наводили на врага страх и назывались «нечестным» оружием (сетования, вызывавшие у спартанцев смех).

Бронзовые шлемы скрывали их бороды и волосы длиною до плеч. Заодно они скрывали усталость и любую слабость, придавая людям вид бесстрастных статуй. То, что лицо находилось в затенении, как раз и действовало на восприятие, заставляя держать перед этим воинством страх. Репутация подразумевала и нечто большее: оружие и щиты отцов и дедов – верный знак прочности и преемственности боевых традиций.

Когда река осталась позади, Кир и Тиссаферн повели коней неторопливым шагом. Толпа впереди раздавалась, освобождая место под проход. Между горожанами и шагающим отрядом воцарилась нелегкая тишина.

– Я все же думаю, повелитель, что тебе следовало оставить своих наймитов за воротами, – пробурчал Тиссаферн. – Что скажет твой брат, когда увидит, что ты своим соплеменникам предпочел греков?

– Я сын царя и командую воинством моего отца. Если мой брат что-то и скажет, так лишь то, что мое достоинство делает нашему дому честь. Лучше спартанцев в мире нет никого. Кто еще мог поспевать за нами все эти недели? Ты видишь здесь Бессмертных? Или моих слуг? Один из рабов, пытаясь держаться со мной, умер в дороге. Остальные отстали. Нет, эти люди заслужили свое место подле меня.