– Как он? – сухим шепотом выговорил Кир, превозмогая охвативший страх.

Продолжить он не смог. Спрашивать, жив ли отец, подразумевало, что, может, уже и нет. С таким же успехом можно было спросить, целы ли горы и не высохли ли реки.

– Пока жив, хотя конец уже близок. Он так тебя ждет, брат. Я уж и не чаял, что ты поспеешь.

– Тогда посторонись, – глядя брату через плечо, сказал Кир. – Пропусти меня к нему.

– В эдаком-то виде? Твоя одежда пропахла потом. Ты хочешь его оскорбить?

– Ну так вели подать новую, если эта тебя беспокоит! А сам я чист, недавно омылся в реке. Позволь уж, брат. Не заставляй меня просить тебя снова.

В голосе юного царевича слышались железные нотки.

После некоторого колебания Артаксеркс посторонился, указывая на открытый дверной проем. Кир прошел мимо, даже не оглянувшись на Тиссаферна.

Покои потрясали своей огромностью, простираясь от входа на сотни шагов во все стороны. Внутри находились бассейны и сады, пиршественные залы и множество прислуживающих царю рабов. Едва Кир переступил порог, как молчаливые юноши в туниках протянули руки, чтобы взять его плащ. Но Кира было уже не остановить. Он словно вновь превратился в ребенка, бегущего к отцу.

Артаксеркс остался позади, у дверей громадной залы; здесь он властным движением длани остановил Тиссаферна. Тот пал на колени, а затем и вовсе простерся ниц. Веля ему встать, наследник престола накренил голову и полушепотом спросил:

– Он говорил что-нибудь против трона или против меня?

Тиссаферн, вставая, мотнул головой:

– Что ты, повелитель, как можно. Ни единого слова. Клянусь честью моей семьи.

Артаксеркс постоял в задумчивости.

– Ты был другом моего отца. И был верен ему с молодости. Будешь ли ты так же блюсти верность мне?

Тиссаферн предпочел снова пасть ниц, притиснувшись лбом и губами к земле. Так и лежал, не шевелясь. Артаксеркс легким прикосновением к щеке дал ему разрешение на подъем. К коже царедворца прилипли мелкие камешки.

– Повелитель, моя верность твоей семье не знает границ, – истово сказал Тиссаферн. – К престолу персидскому, к роду Дария Великого, от Ксеркса до твоего отца. А теперь она принадлежит тебе. Я предан тебе до смерти – да что там смерти! За тобой я последую и в загробный мир, только прикажи.

Артаксеркс удовлетворенно кивнул. Лесть никогда не бывала ему в тягость. Способность людей поступаться честью ради того, чтобы быть у него в услужении, как раз и была предметом его ожиданий и чаяний.

– А мой брат? Ты ведь знаешь и его на протяжении всей его жизни.

Тиссаферн впервые замешкался.

– Кир достоин восхищения, повелитель. Я люблю его как сына, как всех своих сыновей. Но не ему быть наследником империи, которая всех нас возвеличит. В этом суть, а не в наших с ним жизнях.

Тронутый услышанным, Артаксеркс как будто расслабился.

– Ну так входи, мой старый друг. Омойся и переоблачись в чистые шелка, как подобает. Мой отец теперь по большей части спит, но он спросит, пришел ли ты к нему на прощание. Я уж опасался, что ты опоздаешь. И хвала богам, что вышло иначе.

– Твой брат, – помедлив, выговорил Тиссаферн, – привел с собой охрану из трехсот человек. Спартанцы, превосходные воины.

Артаксеркс нахмурился, оглядываясь на дорожку, по которой пришли к нему гости.

– Я знаю, он ими восторгается.

– Я слышал, повелитель, что слухи о них изрядно преувеличены. Я не… не особо верю, что это так. Хотя люди они опытные. Твой брат настоял на том, чтобы привести их сюда наперекор неприятностям, которые это может создать. – Он помолчал, подбирая слова и произнося их нарочито горячим, выразительным тоном. – На твоем месте, повелитель, я бы не позволил им свободно разгуливать по нашим землям.

Артаксеркс с натянутой улыбкой хлопнул его по плечу.

– Этого не будет. Я все предусмотрел.

Анаксис ринулся по нижней ступеньке, сражая врагов на ходу. Двигался по-спартански: полуприсядью, отчего туловище и ноги находились в выверенном равновесии. Глаза лохага[9] горели дикарской веселостью демона, карающего предательство персов, все еще спешно посылающих свои стрелы. Уже в первые секунды Анаксис смахнул с уступа полдюжины людей, зная, что внизу с ними управятся быстрее, чем он здесь. При падении один из них в подмышке умыкнул его копье. Вот спартанец подлетел к следующему оторопелому от испуга персу и с волчьим оскалом показал ему на уровне глаз лезвие своего кописа, которым между тем рубанул другого, стоявшего ступенькой выше. Размаха хватило на то, чтобы следующим ударом вниз отразить замах чьей-то руки. Затем в рывке Анаксис рассек лодыжку лучнику, готовящемуся пустить стрелу в спартанца, который как раз сейчас с дикими глазами вспрыгивал на карниз. Страха не было, была лишь ревнивая досада, что это, вероятно, его последняя схватка, а значит, нужны холодность, расчет и спокойствие. Персы ждали резни – и они ее получили, хотя наверняка не так, как они рассчитывали.

Во дворе эллины, прижатые и неспособные маневрировать, держали щиты над головой. Кто мог, метал свои копья или использовал их, чтобы проколоть или зацепить голени лучников. На земле коконами лежали тела в темной одежде; спартанцев среди них было мало. Они стояли плотными группами, сомкнув щиты и выглядывая в щели между ними, но не съеживались и не отступали. В те мгновения, которые удавалось улучить, Анаксис видел, что Киннис держит лохос в надлежащем порядке, указывая, куда целиться.

Ловя себя на улыбке, Анаксис обманным движением переиграл здоровенного оскаленного бородача. Тот дернулся на сторону, чтобы избежать удара, которого не последовало, а Анаксис в этот миг схватил его за рукав и дернул вбок с карниза, отчего бородач рухнул на спартанцев. Снизу послышались недовольные выкрики – мол, «смотри, что делаешь». В ответ лохаг лишь хохотнул, с неистовым проворством хлеща, рубя и высекая струи крови и чешую из персидских панцирей.

В горловину двора персов пало уже столько, что кое-кто внизу начал подбирать их луки и колчаны. Большинство из спартанцев мальчишками стреляли куропаток и зайцев, так что теперь вряд ли могли промахнуться мимо персов, стоящих без щитов на высоте всего-то в два человеческих роста. И вот теперь семь или восемь гоплитов начали возвращать длинные стрелы, под которыми персы ощутимо дрогнули и вместо продолжения бойни стали сбиваться в кучу и отшагивать где двойками-тройками, а где целыми группами.

На карнизе Анаксис сплотил силы с тремя своими товарищами. Те, кто внизу, укрывались за поднятыми щитами, благополучно снося град стрел, тукающих по кованому бронзой дереву. Анаксис увидел, что все его товарищи ранены. У двоих из груди торчали обломки стрел, и, хотя воины не выказывали никаких признаков беспокойства, силы в них убывали вместе с дыханием и кровью. У одного из бока проглядывали белые ребра. Когда Анаксис указал на это, тот пожал плечами.

– Потом перевяжу, – сказал он.

– Я тебе их зашью, – пообещал Анаксис. – Только запомни: не подпускай к себе Кинниса.

– Запомню, – ответил тот.

Оба были старыми друзьями и не нуждались в лишних словах.

Анаксис ахнул от боли: в зазор между щитами угодила стрела и впилась ему в бок, прямо в сведенные судорогой напряжения мышцы. Видно было, как упруго дрожит оперение, но выдернуть ее значило открыть кровоток. Ранение вызвало волну тошнотной слабости.

– Хотелось бы, чтобы они нас запомнили, – обратился к товарищам Анаксис. – Если вы уже отдохнули.

– Я думал, это ты здесь расположился на отдых, – рыкнул один из спартанцев.

Анаксис с усмешкой обрубил древко стрелы кописом, невольно крякнув на то, как внутри тела что-то хрупнуло.

Испуганно пятясь, лучники оставляли пространство, вполне достаточное для натиска гоплитов. Сейчас персы отчаянно искали способ помешать горстке спартанцев прорваться и умножить свое число теми, кто вспрыгнет за ними следом.