Запутавшись дрожащими руками в шнуровке корсета, Зольф прижал жену прямо к двери, задрав подол её платья, сдвинул в сторону тонкий шёлк нижнего белья и, опаляя горячим тяжелым дыханием шею Ласт, нежным движением погрузил пальцы в пульсирующее влажное от желания лоно.

— Я смотрю, меня ждут, — отметил он, едва касаясь кончиком языка её уха.

— Ты, как всегда, желанен, — Ласт притянула его ближе, закидывая на Зольфа ногу, обутую в изящую туфлю на небольшом тонком каблуке. — Всякий раз ты водишь меня по грани и уводишь за неё, мне это нравится.

Вместо ответа Зольф свободной рукой высвобождал из одежды столь необходимую ему сейчас часть тела. Он не ощущал тяжести обнявшей его ногами Ласт, её каблуков, больно упирающихся ему в бока, а только жар и влагу её естества, горячее дыхание и стоны, которые с каждым его движением становились громче и сладострастнее. Когда всё вдруг показалось ему незначимым, кроме этого самого мига, в который он — они! — были центром вселенной, в который могли абсолютно всё и даже больше, Ласт ещё сильнее обняла его и закричала, уперев голову в тёплое дерево двери, прикрыв влажные блестящие глаза.

— Тише! — холодная ладонь закрыла ей рот.

— Ты обещал, что этой ночью не будешь так делать! — вырвавшись и переведя дыхание, Ласт поджала красные от поцелуев и размазанной помады губы.

— У нас всё ещё полный дом гостей, — притворно нахмурился Зольф. — Будут потом рассказывать, что я делаю с тобой нечто противоестественное.

— Продолжай…

Сбросив первое напряжение, они неторопливо раздевали друг друга, даря нежность и ласку. Когда же Зольф, подхватив Ласт на руки, наконец перенёс её на кровать, под гомункулом нечто нетерпеливо зашевелилось, завозилось, начало истошно мяукать и в довершение всего впилось всеми когтями прямо в фарфоровую кожу на аппетитных округлостях пониже спины. Вытащив из-под одеяла тёмно-зелёный бархатный мешок, а из него — огромного чёрного кота, крайне недовольного тем, что на него спящего кто-то нагло улёгся, Зольф рассмеялся:

— Готов поспорить, что это — дело рук того же субьекта, что вчера приволок унитаз!

— Энви? — Ласт провела кончиками пальцев по шраму на груди. — Очень может быть. Но раз уж тут был такой кот в мешке, предлагаю быть несколько более осмотрительными.

Быть более осмотрительными у них снова не вышло: страсть ослепляла, затуманивала взоры и устремляла все чаянья и желания в одно русло. Зольф не противился этому — напротив, получал от единения с Ласт всё и даже больше. В эти моменты вера его в то, что вся работа не напрасна, что на его век выпадет ещё и наслаждение взрывами, и хорошая война, и гонка наперегонки с самой смертью, росла и крепла. Ведь мало того, что он уже выжил, а, значит, победил в очередном забеге, так ещё и был крайне доволен происходящим: имел признание, средства к научным изысканиям и красавицу-жену. Последнюю, впрочем, прямо здесь и сейчас. А она благодарно выгибала спину, страстно обнимала его в ответ и билась в оргазмических судорогах.

На следующий день они вышли только к обеду, зевающие и сонные. Под глазами Зольфа залегли тёмные круги, Леонор же была свежа и прекрасна, единственное, что в ней было непривычно, так это глухое платье под горло. Кимбли нёс на руках огромного довольного чёрного кота.

— Твоих рук дело? — он строго посмотрел на по-прежнему всклокоченного Эрвина Циммермана, сжимавщего в едва заметно подрагивающих длинных пальцах запотевший пивной бокал.

— Ну мне сказали — подсунуть молодожёнам кота в мешке, так я и подсунул, — огрызнулся он. — Что не так-то?

Кот, сверкнув зелёными глазами на вошедшего дога, вырвался из рук Зольфа и, вздыбыв густую лоснящуюся шерсть, громко зашипел. Вильгельм, поведя бровями над грустными глазами, совершенно не понял такой реакции на его персону и продолжил надвигаться на кота, припадая на передние лапы.

— А, чёрт, когтистая тварь! — прошипел Зольф, потирая оцарапанную руку, и ехидно посмотрел на Энви. — Я всегда знал — ты настоящий друг.

Циммерман подбоченился и словно раздулся от гордости. Он был очень рад, что сестрица и её новоявленный супруг не застали его вчерашнее триумфальное падение лицом в салат — всё же, хотя он и был гомункулом, в этом мире алкоголь на него имел какое-никакое влияние.

***

Зольф и Ласт сидели на балконе отеля Le Meurice в Париже и любовались летней Сеной. Поздний завтрак из фруктов, сыра и игристого вина настраивал на романтический лад. Франция отдалённо напоминала Кимбли Крету, в которой он так ни разу толком и не был, разве что на границе. Да и французский язык очень напоминал кретянский, отчего бывший алхимик периодически изъяснялся с местными на ужасающей смеси ломаного кретянского, из которого он хорошо если знал парочку приличных выражений, а не армейского жаргона, с родным. Что характерно, его даже понимали.

Они приехали сюда позавчерашним вечером и, прогулявшись по Елисейским полям, направились в отель, где ещё долго не могли насытиться друг другом. Следующий день целиком и полностью посвятили друг другу, опере и созерцанию красочной природы в самом её расцвете. И сейчас, когда Ласт потянулась и встала, перегнувшись через парапет, Зольф беззастенчиво задрав подол её платья, пользовался удобным случаем, удобным положением, наслаждаясь не только видом Сены, но и её неповторимым теплом. Когда же от удовольствия ноги перестали держать обоих, они улеглись на предусмотрительно разбросанные добрым персоналом подушки — по всей видимости, в этой любвеобильной стране к подобным утехам прибегали все и всюду, здесь воздух словно был пропитан вожделением. Так что никого из прохожих нисколько не смутила бы ни точёная женская рука, торчащая между прутьев балконного ограждения третьего этажа и периодически сжимающаяся в кулак, ни сладострастные стоны.

— Пойдем, посмотрим Собор Парижской Богоматери? — слабым голосом спросила Ласт после того, как отошла от очередной волны блаженства, благодарно поцеловав Зольфа в губы, на которых ощутила собственный вкус.

— Надеюсь, ты не зовёшь меня в исповедальню? — усмехнулся Кимбли, с содроганием вспоминая старину Петра в Мюнхене.

— Ты думаешь, после такого стоит исповедываться? — она наклонила голову и лукаво заглянула ему в глаза.

Он неопределённо хмыкнул, натягивая штаны и застёгивая рубашку.

— Давай выпьем кофе? — предложила Ласт, когда они проходили мимо кафе около соборной площади. — Ты закажи кофе и подожди меня за столиком, а я посмотрю пирожные, я быстро!

Зольф сел за столик, подозвал официанта и сделал заказ. Он не сразу заметил, как, неожиданно ловко перемахнув через забор, к нему скачками несётся очень низкий толстый мужчина с перекошенным лицом.

— Ласт! Моя Ласт! — невнятно орал странный человек, схватив Кимбли за грудки и подтягивая бесформенный нос ближе к его лицу, брызгая слюной и шепелявя, словно язык был слишком велик для его рта. — Ты пахнешь Ласт, ты что съел её? Ты скушал мою Ласт…

— Что происходит? — удивлённо спросила Ласт, выйдя на улицу и увидев эту странную картину.

— Ласт?.. — он обернулся и его лицо озарила безобразная улыбка.

— Глаттони… — выдохнула она, — Глаттони!.. Ты жив, какое счастье!

Ласт бросилась обнимать несуразного бродягу, из не закрывающегося рта которого текли слюни. И только сейчас Зольф заметил, что глаза его тоже имели фиолетовый оттенок, а на вываливающемся языке были уродливые характерные отметины. Кимбли брезгливо вытер светлый пиджак, не без удовольствия отметив, что его руки и правда пахли Ласт.

— Садись, хороший, — гомункул просияла, — ты голодный?

Пока Глаттони пожирал всё меню по второму кругу, Зольф, подперев голову кулаком, наблюдал за своей теперь уже женой. С некоторой долей недовольства он отметил, что впервые видит на её лице такое счастье. Хотя, справедливости ради, его появление в доме у Элриков она тоже встретила с похожими эмоциями, пусть и не столь явными.

— Зольф… — тихо начала она, когда они уже втроём гуляли по вечернему Парижу, и вечно голодный толстяк отошел понюхать и, как подозревал Кимбли, всё же попробовать на зуб крупные благоухающие цветы, — давай заберём его с собой? Он пропадёт без нас!