— Так она примкнула к пиратам? — поторопил Марию Фукс.

— Ну как — примкнула, — Мария вздохнула. — Она отчасти все же была ребенком, понимаете. В чем-то наивной девчушкой, в чем-то — не осознающей своей природы женщиной. Детской ее части это, должно быть, показалось игрой. Передавать письма, петь песни, тайком собираться.

— Она вступила в экстремисткую группировку в погоне за романтикой? — хмыкнул Фукс. — А вы?

— А я несколько раз ее провожала. Еще как-то помогала передать кому-то записку.

— Почему не доложили?

Мария покачала головой:

— Я не считала то, что увидела, хоть сколько-то опасным. Это были дети, в основном, дети, куда младше самой Магдалины.

— Эти дети организовывали нападения на партийную молодежь! Однажды они забросали бутылками с горючей смесью отряд юнгфольковцев! Вам рассказать, сколько других, партийных детей умерло в мучениях? — рявкнул Фукс. — Или вы не подумали об этом? Им всем было не больше четырнадцати!

Готтфрид схватился за голову. Как же просто он жил до этого, не зная ни о каких пиратах, разведчиках, всей этой подковерной возне! Не имел дела ни с чем, кроме своей работы да походов в пивную; не пересекался с чертовой гестапо — жил, как порядочный гражданин! А ведь все началось с этого проклятого дневника.

— Не подумала, — Мария поджала губы. — Вы правы.

— А что нам было говорить людям? Что охранные отряды и полиция не могут защитить детей? Детей — будущее Арийской Империи!

Фукс поджал губы и отвернулся. Воцарилась неловкая тишина.

— Еще что-то? — он наконец повернулся и выжидательно посмотрел на них обоих.

Мария покачала головой, Готтфрид одними губами произнес “нет”. Он отчаянно надеялся, что их откровений хватит на то, чтобы допрос с пристрастием прекратили. А также что информация о Вальтрауд Штайнбреннер и правда помешает снова привлечь к дознанию ее мужа-садиста.

— Ждите, — бросил Фукс и направился к двери.

— Пожалуйста, уточните про очную ставку с оберайнзацляйтером Бергом! — попросил Готтфрид. — И отстраните, пожалуйста, Штайнбреннера. Помимо того, что его жена замешана в этом деле, он меня ненавидит еще со школы. Это может повлиять.

— То, что он вас ненавидит, Веберн, не может повлиять, — усмехнулся Фукс. — Какая вам разница, что испытывает палач? Пусть лучше он делает работу с удовольствием, чем без него. Вот посудите сами — как бы вы работали, если бы вам не нравилось ваше дело?

Готтфрид промолчал. Подобный ход мыслей был ему отвратителен, пугал его, вызывал только-только отступившую тошноту вновь.

Они сидели вдвоем в тишине. Готтфрид не решался заговорить: вдруг они скажут лишнего? Он уже не сомневался, что каждое их слово записывали и прослушивали, а Мария уже довольно наговорила о том, что не сдаст заговорщиков. Хотя ему отчаянно хотелось спросить, что из того, что она рассказала Фуксу, правда, о что — ложь.

Никто не приходил, и они не понимали, сколько прошло времени: часы у Готтфрида отобрали в самом начале. Камеры равнодушно взирали сверху, в серый потолок слепо таращились мертвые глаза Магдалины. И неожиданно ожил динамик: захрипел, закашлялся белым шумом, а потом…

— …Катастрофа! — вещал искаженный женский голос. — Херр Вышняков, нашей наемной убийце не удалось ликвидировать ученого Готтфрида Веберна до того, как он передал проект бомбы N наверх. Сейчас задействованы механизмы для того, чтобы ликвидировать звено выше и еще две лаборатории, но это сопряжено с огромными рисками!

— Товарищ Штайнбреннер, — захрипел динамик с русским акцентом. — Вы провалили операцию, на которую мы возлагали огромные надежды. Получив оружие, народ будет жаждать войны!

— Миссис Штайнбреннер, — вклинился третий голос, тоже женский, мелодичный, с характерным английским прононсом. — Меня интересует еще один вопрос: где мистер Штокер?

— Херр Штокер болен и, к сожалению, не может присутствовать.

— У меня иные сведения, товарищ Штайнбреннер, — возразил динамик с русским акцентом. — У НКВД есть данные, что лично вы ликвидировали херра Штокера…

Готтфрид с удивлением уставился на источник звука: он не понимал ровным счетом ничего. Мария, услышав про НКВД, вздрогнула побледнела и прикрыла рот руками.

— Вы должны были убедиться в том, что вашему народу хватает внутренних врагов, — встрял еще один мужской голос. — У нас врагов хватает. Республиканцы постоянно сцепляются с демократами. У Советов, как я понимаю, НКВД держит всех в страхе, идет постоянная борьба с религией и пережитками капитализма. Люди строят коммунизм. Чем заняты вы? Ваши “Пираты”? Что это за детская оппозиция? Почему прохлаждается гестапо? Мы заключали наш договор не просто так! Почему сейчас от Арийской Империи только вы? Где ваш коллега?

Динамик заворчал и захлебнулся белым шумом. Готтфрид ошарашенно посмотрел на Марию:

— Ты что-то поняла?

Она только покачала головой, продолжая закрывать рот руками.

Динамик прокашлялся и вновь ожил:

— Ну что, Готтфрид? Как тебе это понравилось, а, дружище?

========== Глава 20 ==========

— Алоиз! — Готтфрид вскочил так резко, что его накрыло удушливой волной боли. — Алоиз, с тобой все в порядке?

— Да, — ответил динамик. — Мы скоро спустимся за вами.

— Это законно? — обеспокоился Готтфрид.

— Разберемся, дружище!

Динамик умолк. Готтфрид потер затылок, а после ущипнул себя — это все казалось сном. Но он по-прежнему стоял посреди отвратительной камеры с открытым ртом, а на кушетке сидела Мария и внимательно смотрела на него.

— Это, должно быть, ловушка, — она покачала головой. — Ты уверен, что это его голос? Уверен, что это не попытка поймать тебя на чем-то?

— А что было до этого? — Готтфрид нахмурился.

— Провокация? — предположила Мария.

— В которую приплели Америку и НКВД?

— Почему нет?

Готтфрид замолчал. Он не мог ответить на этот вопрос. Повисла неловкая тишина: он не решался сказать еще хоть что-то. Вдруг их продолжали слушать? Вдруг ждали от них чего-то?

Наконец лязгнул замок, и дверь с мерзким скрипом распахнулась. Готтфрид в очередной раз подумал, как же он мог проворонить этот скрип, но мысли его разом улетучились, когда он увидел, кто к ним пожаловал. На пороге и правда стоял Алоиз: в гестаповской форме, с автоматом наперевес. Красивое лицо украшал багровый синяк на скуле, на левой руке из-под обшлага рукава торчал окровавленный бинт. Рядом с ним, тоже в форме и при оружии, находился Тило. Он пнул в сторону Готтфрида и Марии объемистый тюк:

— Одевайтесь. Живо. У нас мало времени.

Алоиз скосил глаза на тело Магдалины, но стиснул челюсти и промолчал.

— Что? — Готтфрид едва совладал с собой, чтобы задать этот вопрос.

Мария только вопросительно стрельнула глазами в сторону камер.

— Отключены, — пояснил Алоиз, стараясь смотреть только на Готтфрида и Марию. — Давайте живее. Иначе отосланные нами якобы по чрезвычайному происшествию гестаповцы вернутся — и нам несдобровать.

— Не так уж и якобы, — ухмыльнулся Тило. — Думаю, они сегодня встретят на средних уровнях очень специфических личностей.

— О чем ты? — тряхнул головой Алоиз.

— Мы в наручниках, — подала голос Мария. — Или помогите нам от них избавиться, или уходите. Если вас здесь застанут…

— Пока — не застанут, — авторитетно пообещал Алоиз. — Тило, у тебя же был ключ.

Тило вздохнул и извлек из кармана связку. К первой он подошел к Марии.

— Как вы здесь оказались? Что это была за странная трансляция? Почему не работают камеры, и куда мы пойдем? Как ты вообще попал сюда? — Готтфрид не мог остановить поток льющихся из него вопросов, он неожиданно ощутил себя любопытным ребенком, которому жизненно необходимы ответы на все.

— Они нагрянули вечером субботы, — выдохнул Алоиз. — Сразу после того, как ты ушел к Марии. Обыскали мою квартиру, — он усмехнулся. — И нашли дневник твоего отца, листы и антирадин. Я не говорил им о тебе ни слова, дружище. Но первым взяли не меня, — он отвернулся и уставился в стену.