Зольф посмотрел под ноги — в центре часовни на дощатом полу внезапно засиял холодным светом круг преобразования. По спине бывшего алхимика прополз холод — он знал эту формулу. Исаак Макдугал побледнел. Эдвард рванулся вперёд, но Ал удержал его на месте — они через это уже проходили, и сейчас сопротивление вряд ли что-то могло принести. Ноа обнимала себя за плечи, раскачивалась из стороны в сторону и напевала цыганскую колыбельную. Энви рассматривал начищенные ботинки и молчал, Слосс зевал, Глаттони сосал палец.
— Поэтому сейчас, — Отец продолжил, не дав вставить гомункулам ни звука, — вы исправите это досадное недоразумение. Грид, дитя моё… — его голос исполнился елея. — А что здесь делаешь ты? Пришёл, подобно блудному сыну, дабы вернуться в лоно семьи?
Глаза Папы неприязненно сощурились за стёклами очков.
— Как бы не так, papa, как бы не так, — губы его скривились в полуулыбке. — Я никогда не стану делить с вами что-то. Я пришёл, чтобы завладеть всем, на меньшее я не согласен.
Церковь наполнилась дьявольским смехом.
— О, вот уж воистину моё дитя, моя алчность! — одобрительно возопил Христос. — Что ж, ты либо преклонишь предо мной колена, либо исчезнешь во веки вечные!
Шаттерханд неприязненно оглядывал собравшихся, продолжая особенно неприязненно щуриться в сторону Кимбли и опасливо — в сторону Грида. Веллер отошёл в тень к стене, там же стоял отряд советских солдат. Часть из них широко раскрытыми глазами смотрела на говорящего Христа, ещё часть абсолютно непатриотично крестилась.
Магдугал неверяще обводил глазами собравшихся. Он самолично присягнул на верность Верховному главнокомандующему Советской Красной армии и сейчас смотрел в его фиолетовые глаза и видел глаза того, кто лишил его жизни в Аместрисе. Мир Ледяного алхимика содрогнулся в очередной раз, накренился и полетел в тартарары, разбившись мириадами острых осколков. Положить всю жизнь, чтобы — снова! — служить гомункулу и его создателю? Он однажды уже ошибся, страшно и горько, но щедрая жизнь дала ему второй шанс, который он потратил… Жестокость этой иронии надломила что-то в душе Исаака. Он хотел упасть на колени и выть, но не мог позволить себе такого унижения при всех тех, кто стоял сейчас рядом с ним. А самое главное, при этом богомерзком кукловоде и его марионетках.
Неожиданно Анна глухо всхлипнула, неловко сложила руки на груди, её колени надломились, и она тряпичной куклой осела в центр нацарапанного круга. На светлом пальто расползалось багровое пятно, перепачканные кровью руки потянулись навстречу Исааку, блёклые глаза поблёкли ещё сильнее от наполнивших их слёз.
Над красной площадью с башнями и стенами красного кирпича, слегка поддаваясь дуновению ветра, реет привязанный красный аэростат. На его боку красуется красная пятиконечная звезда; атмосфера красного праздника переполняет всю площадь, заливая её таким ярким, красным восторгом. Небо заливает красным, словно кто-то пролил краску-кровь щедро, расточительно. Красный перецветает в багровый всполохами, фейерверками, пока всё-всё не покрывается им, а после — превращается в вязкое коричневое месиво. И если приглядеться — это словно армия коричневой саранчи, только вместо хитиновых панцирей — блестящие каски. И цвет этот всё углубляется, пока не теряет свою самость, не становится ничем и всем — абсолютной чернотой…
Исаак знал, что делать. Лишь бы крупиц той силы, того жалкого отзвука хватило… Он было дёрнулся к кругу, как его остановил громкий вопль:
— Не смей! Не делай этого, ты всё равно не вернёшь её!
Эдвард рвался из альфонсовой железной хватки, его медовые глаза блестели от гнева и от слёз. Кимбли проследил за направлением выстрела — похоже, где-то рядом засел снайпер, он-то и снял возлюбленную Исаака через чудовищные дырки в крыше. Макдугал не верил происходящему — казалось, он вот-вот проснётся и все встанет на круги своя: работа, задания от Центра, усталые глаза Анны, лучащиеся таким родным теплом… Ноа продолжала петь. Рас, прищурив глаза, курил трубку и с сожалением глядел в остекленевшие глаза разведчицы.
— Ви опять павтаритэ эту дасадную ашипку? — он смотрел пронзительным взором фиолетовых глаз на подскочившего к нему Исаака. — Ищё адын шаг — и ви пагибнэте, — Рас поджал губы. — Здэсь всюду снайпэры.
Макдугал сжал кулаки. Бороться с марионеткой распятого — не самая лучшая идея, но как уничтожить это исчадие ада? Он беспомощно огляделся. Всё его существо кричало о том, что нужно лишь поддаться искушению, что это так просто — положить ладони на круг и инициировать преобразование, и Анна поднимет безжизненно лежащую на дощатом полу голову и вновь рассмеётся таким родным смехом…
— Ищешь мою смерть? — растягивая слова, издевательски вопросил Христос. — Не найдёшь. Зато можешь вернуть свою девку, если она тебе, конечно, не безразлична. Ну или поищем другой объект для преобразования — рядом целый взвод советских солдат. Или ты допустишь их массовое уничтожение?
— Зольф, надо что-то предпринять, — прошептала Ласт ему на ухо.
Тот в ответ лишь скрестил руки на груди и усмехнулся:
— Подожди. Я хочу знать, чем это кончится. Кто на этот раз окажется сильнее.
— Ты ещё не понял? — она вскипела. — Ты следующий!
Зольф тяжело вздохнул — чтобы не понять этого, надо было быть клиническим идиотом. Но повлиять на ситуацию он пока не мог, и всё, что ему оставалось, — ждать.
— Ну так ты будешь воскрешать эту старуху? Или надо ещё кого-то отправить к праотцам? — казалось, распятый окончательно потерял терпение.
Стоя на краю круга, Исаак опять почувствовал такое родное и забытое ощущение, словно повсюду текли потоки алхимической энергии — уже не эхом или отзвуком, а вполне осязаемые. Он решился на отчаянный шаг. В два прыжка Ледяной алхимик подлетел к кресту, но не успел он протянуть руку к распятому Мессии, как с искажённым лицом стал заваливаться навзничь. Ноа отчаянно, по-животному закричала, хватая себя за тёмные так и не поседевшие волосы.
Боль исчезла. Ни дуновения ветра, ни звука — ничего и никого. Лишь белое марево — то ли густое, то ли прозрачное, не разобрать. Он больше не ощущал ничего, он точно плыл — невесомый, бестелесный — навстречу ничему.
— Что ж… — проговорил Белый человек, в одночасье материализовавшийся из ниоткуда, сливавшийся со всем и ничем, окружавшим его. — Исаак Макдугал. Ледяной алхимик. Исаак Хоффман, разведчик Советов. Ты заслужил покой. И вечную память в обоих мирах, герой. Пойдём.
Ледяной снова огляделся — всё по-прежнему было белым-бело, и лишь перед ним стояли Врата, словно высеченные изо льда. Он нахмурился, печально кивнул и молча протянул руку к силуэту…
Мёртвые глаза Ледяного алхимика безучастно смотрели в обветшалый потолок.
Гомункулы переглянулись — одной ценной жертвы не стало.
— Жаль, — бесцветно проговорил Христос. — Теперь придётся пробовать почти гарантированно провальную стратегию. Вот ты, девочка… — голос стал тише и вместо церквушки зазвучал у Ноа в голове…
— …Ты, несчастная, положившая жизнь на алтарь безответной любви женщина, так и не принесшая плодов, не соединившаяся с любимым, а отныне — бесповоротно запятнанная. Ты, попытавшаяся познать сладострастие с тем, кто искренне любил тебя, но от того ещё более грязная. Не удержавшая верности. Не сохранившая чести.
Ноа вздрогнула, по щекам её покатились слёзы — слова Христа поразили её в самое сердце, воспитанное в традициях родного народа. Она — жалкая пыль, пустоцвет; испачканная и обесчещенная; не имевшая права топтать дощатый пол церкви чуждого ей бога; скитавшаяся двадцать лет бок о бок с любимым, но так и не познавшая его — цеплялась за остатки истерзанного рассудка и горько плакала. Она, бесчестно попытавшаяся воспользоваться любовью Чунты, но оттолкнувшая его; та, кто больше не имела ни малейшего права вернуться — после всего того, что с ней произошло…
— Знаешь ли ты, что можешь помочь им? Им, кого убили шальные пули, смотри — перед тобой мужчина и женщина, павшие бесславной смертью во цвете лет. Раз уж не довелось тебе принести жизнь в этот мир тем путём, коим велели боги, так помоги им! И, узрев твою силу и благодать, тот, кого ты на самом деле хочешь, переменится к тебе. И даже простит твою измену.
