Его больные глаза Рей увидит сразу, едва удалось через силу разлепить свои. Ужасная боль резала тело, словно от нее отрывали беспрестанно клочки плоти. В тот же миг она подумает, что если ее так корежит, то насколько Кайло ловит отдачу. И почему-то на тот момент было важнее понять, сколько боли он терпит.

Горло отказывалось выдавать внятные звуки. Было ужасно холодно, слишком тихо, словно само время остановилось, лишь мешающий думать звон, но Рей хорошо через призму боли ощущала порхание его пальцев по своему лицу. На удивление, мысли текли очень плавно, медленно, но очень и очень размазанно. Даже оглядеться сил не было, она и так понимала, что вокруг лишь разруха. .

И она могла лишь безмолвно умолять его не убирать от своих щек ладони, что дарили блаженство, без труда перекрывающих колкие спазмы в боку. Он что-то все время шептал, но Рей не слышала его, видя на фоне почему-то багрового неба до боли четкие очертания лица, краем мозга понимая, что это всего-лишь контузия, которая вот-вот пройдет и она избавится от настырного звона в ушах. Лицо отказывалось слушаться, тело отчаянно сопротивлялось ее попыткам наконец уже встать и банально броситься к нему в объятия. Рей лишь отстранено подумала, насколько искажено отражение ее лица в его зрачках и было непонятно, чье именно сердце пытается вырваться из грудины.

Как только Кайло решил отодвинуться, Рей почти обиделась… но ее проглотила тьма.

Рей провела в постели до безобразия слишком много времени. Почти две недели ей даже не разрешали толком двигаться, хотя тело было восстановлено в исходное состояние в первые же сутки.

Да что говорить, ее попросту усыпили при первой же попытке перевернуться на многострадальный бок, что вызвало целую череду противного визга ближайшего меддроида, отдавшегося в разум болезненным дребезгом.

После двух недель плавающего от медикаментов сознание вроде как пришло в норму и Рей прямо-таки поклялась лично настучать тому, кто вообще разрешил держать ее в таком виде.

Едва она очухалась, начался полный и беспредельный хаос.

Самая злая ирония заключалась в том, что по сердцу сильнее всего ударило не новость о смерти Всеотца, а то, что именно ее обвинили в халатности, по причине который террористы взорвали Тронную площадь во время начала церемонии празднования. По честному говоря, Рей отца обожала. Да, эта весть почти сломила ее, что Рей еще неделю не вставала с кровати, пряча в безотказную подушку горькие слезы. Но жизнь шла дальше, внезапно она не закончилась смертью отца.

Затеянная каша с расследованиями добралась до Рей буквально через час, как она высунула покрасневший от рыданий нос наружу.

Прямо никто не обвинял, севший на трон самый старший, абсолютно нелюбимый братец тоже молчал, но закулисные разговоры и шептания неприкрыто осуждали ее, отчего Рей бесилась. Ее никто и не трогал особо, но все равно от душевного покоя оставались в хлам разодранные клочки.

Выставленную как улику до чертиков знакомую одежду безопасники за спиной называли доказательством причастности Рей к терракту. А все потому, что этот злосчастный китель нашли на ней. Ведь этот абсолютно никому не знакомый мундирный китель не принадлежал ее миру. Аналитики рыли, криминалисты и прочая шушера раздирала эту испачканную тряпку по ниточкам на свои анализы, наперебой выдавая на гора одни безумные идеи за другими, ведь даже похожего материала не было вообще в ее мире.

Глядя на тщательно разложенный на чужом столе в подвале склада с уликами мундир, Рей могла лишь тщательно держать невозмутимое выражение лица, скрывая неожиданную радость.

Его мундир остался с ней, а это означало… А с другой стороны — нихрена это не означало.

После и вовсе все покатилось на самое дно. Нет, виноватых, конечно же, нашли. Наказали по всей строгости.

Но руки уже опустились… и Рей без чьего-либо давления попросту официально сложила с себя все полномочия, флегматично попросив разрешения у брата удалиться на покой. Братец с нескрываемым самодовольством отпустил. Его Рей ни в чем не винила. Даже не собирается. Новая метла и все такое.

Не было помпезной передачи регалий и прочей чепухи — она просто развернулась и укатила со Двора куда подальше.

Засев на красивой тихой планетке на собственной усадьбе, Рей окончательно сдулась. Красоты окружающей природы никогда не волновали, новая жизнь никак не поспособствовала.

Чувство вины за смерть Всеотца резало наживую и сам непонятный факт наличия некоей нелепости в происходящем обескураживал так, что ей оставалось лишь сидеть и пялиться в одну точку. Теперь даже было не с кем поделиться своими сомнениями и страхами. Еда не лезла в горло и спустя время Рей лишь отстранено подивилась факту, что и без того сильная худоба банально превратилась в болезненную, оставив торчащие из-под кожи кости. Сконцентрироваться хоть на чем-то удавалось с неимоверным трудом, после и вовсе забросила попытки сосредоточиться хотя бы на собственной жизни. Рей понимала, что на плаву ее держат лишь мысли о Рене, но и те потихоньку исчезали одна за другой. Почему-то хотелось то навзрыд реветь, засев под ближайшим кустиком, или гомерически, взахлеб прямо, смеяться над порхающей за окном неведомой птичкой. Изредка кто-то из обслуги мимоходом доносил до разума ставшие совсем уж незначительными новости, но ни одна весть не колыхала ни единой струны. Вроде бы кто-то там пытался свергать брата, кто-то плел интриги и краем сетей пытался зацепить и ее в попытках свалить старые промашки на нее. Но ее никто не трогал. Рей тоже.

Где-то там, очень глубоко внутри понимала, что уж как-то резко она стала амебоподобной развалюхой, растекшейся лужей грязи, не стоящей ничьего внимания. Стала почти бесплотной тенью, что наверняка выглядело ужасно по сравнению с той Рей, что была еще совсем недавно самодостаточной и уверенной в себе. Но потом и это перестало волновать.

Сквозь пелену плавающего равнодушия и скачущего в разные стороны настроения, от истеричности до полной меланхолии, еще пыталась цепляться за свои эмоции, по первой еще тщательно пытаясь разделить чувства на свои и не свои.

Но потом и это заглохло.

Душа и та перестала болеть, когда окончательно пропали и редкие вестимо откуда возникающие синяки. Впрочем, с того дня она так и не видела его, хотя кто бы теперь еще знал, как ей этого хотелось.

Вот тогда Рей и понимает остатками внезапно разбитой воли, что больше нет того самого чувства необходимости этому миру. На самом деле она никому и не нужна.

Да и обвинять Кайло в бездействии не могла, отчего становилось только муторнее.

Она висела в своем беспредельном желании остановить нескончаемую полосу пустоты… пока краем давно отупевшего мозга не уловила некое беспокойство, разливающееся морем от обитателей своей усадьбы. Шепотки и разговоры давно никак не волновали, но разум все же зацепился за брошенные вскользь даже не в ее сторону слова.

Ее мир гудел растревоженным ульем.

Несмотря на отдаленность от центральной системы, новости доходили довольно быстро, просто сама Рей не вникала в эти пролетающие мимо ушей слова.

Зато слова, что слишком уж часто на самой окраине разведанной части галактики снуют неопознанные суда, без труда всколыхнули нечто грандиозное. Корабли, чью принадлежность пытались выяснить все, кому не лень, были очень быстрыми, юркими. Никому не давались, хотя уж много кто пытался захватить их, но чужаки легко ускользали из расставленных ловушек. Впрочем, несмотря на множество попыток связаться с одиночками, иногда нагло, но совершенно безобидно зависающих на орбитах обитаемых планет и так же молчаливо сваливающих в открытый космос, срываясь с места в неизвестность на непонятных технологиях — не получалось от слова вообще.

Два садовника, почти шепотом обсуждающих это, даже не подозревали, что их хозяйка, годами просиживающая в полном молчании, почти не реагирующая на внешние раздражители, сидит в шаге на скамейке и буквально впитывает в себя их слова.