Вера Полозкова Работа горя © Вера Полозкова, 2020 © Издательство «Лайвбук», оформление, 2020 © Юлия Маноцкова, макет и оформление, 2020 «– что ты мне привезла…» – что ты мне привезла? мама, что ты мне привезла? – это холодок родника в июле, следа велосипедного кривизна, маленькие радуги-лигатуры, песни, слышные допоздна. – мама, почему слова твои соль и пепел? голос можжевельник и куркума? почему ты других исцеляешь лучше, чем умеешь вылечиться сама? – я помогаю людям с работой горя. я чиню проигрыватели ума. – если бы я был учёный-изобретатель, мы какой бы построили аппарат? – тот, что очищал бы дома от смерти. был бы измельчитель утрат. – что бывает, мама, со старым горем, аккуратно смолотым на свету? – оно просто раскладывается на книгу и темноту. «мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей…» мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей ходят как у борющихся пантер. ты опасный трескучий ток, ты поток безбожный колкого электричества в несколько сот ампер; вечером нам вместе играть: густой черноте над ложей, черноте, которой укрыт партер. не дай мне узнать, как замрёт и дрогнет под поцелуем бровь, висок, и мочка, и шея возле волос; из-за шутки и шалости, неминуем, хлынет жадный огонь, будто солнце разорвалось. как я стану предателем и умру им; обладают весело, лгут всерьёз. утро, репетиция, ты дурачишься; нет решенья. прядь горит нестерпимым золотом на свету. кто-то лепил тебя так любовно и совершенно — большего я вовеки не обрету. ты смеешься при взятом в зубы карандаше, и я праздную пораженье и наготу. 17 марта 2013 «решишься – знай: душа одноэтажна…» решишься – знай: душа одноэтажна, и окна до полу, и мебели почти что нет. терять естественно и важно, иначе будет некуда найти. увидишь: все начнут из ужаса глухого то призывать, то клясть свой будущий уход. и ты умрёшь. и ничего плохого поверь, при этом не произойдёт. природа вообще не копит за квартирой ни сплетен, ни людей, ни пауз, ни причин: носи себя пустым, ходи и резонируй. записывай, где хорошо звучим. 1 апреля 2013 «прятаться от перемен во флоренции…»
прятаться от перемен во флоренции, как в бочонке с гранитным дном; будущего здесь два века не видели ни в одном закоулке; певцам, пиратам и партизанам полную тарелку истории с базиликом и пармезаном подают в траттории с выдержанным вином кукольные площади, детские музеи, парад теснот, черепичные клавиши: солнце ходит, касаясь нот; иисус христос, рисуемый мелом мокрым на асфальте; и я могу быть здесь только огром, вышедшим из леса с дубиной и сбитым в секунду с ног ливня плотное волокно едет, словно струны, через окно, чертит карту, где, крошечные, попарно стянуты мостами через зеленые воды арно улицы выходят из мглы, как каменное кино только у меня внутри брошенные станции, пустыри снегу намело по самые фонари полная луна в небе, воспаленном, как от ожога смотрит на меня бесстрастно, как на чужого потерявшегося ребёнка в глазок двери зиму в генераторе видов не выключают четвёртый год, мандарины дольками по одной отправляя в рот, мы сидим с моим лучшим другом, великим князем, и глядим, как грядущее, не узнав нас, ложится наземь, затихает и заворачивается в лёд. 6 апреля 2013 «то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь…» то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь, серебро, амальгаму зеркала потемнеть, от чего у фасадов белых черны подглазья, — обнимает тебя в венеции, как свою. смерть страшна и безлика только в моём краю. здесь она догаресса разнообразья. всюду ей почёт, всюду она, праздничная, течёт восхищённых зевак она тысячами влечёт, утверждая блеск, что был у неё украден. объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь, она держит в руке венецию будто гроздь золотых виноградин и дома стоят вдоль канала в одну черту, как неровные зубы в щербатом рту старого пропойцы, а мы, как слово весёлой брани проплываем вдоль оголённой десны, щеки молодые жадные самозванцы, временщики, объективом к открытой ране вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык, вся эта старинная нежность, парализующая живых, вся безмятежность тихая сан-микеле — лишь о том, что ты не закончишься сразу весь, что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь, как и мостовой, и вообще истории, еле-еле. приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем и тетрадь и садись на набережной пить кофе и умирать, слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая, распадаться на битый мрамор, труху и мел, наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел: изумрудная, слабая, небольшая. 14 апреля 2013 |
