— О чём это ты? — Со смешком и недоверием спрашивает сестрёнка, но я понимаю, что совершаю очередную ошибку. Она больше боится нарушения спокойствия, нежели желает снова окунуться в мир необычного. — Уже чёрт знает сколько всё тихо, с чего бы этому меняться?
В ответ я молчу. Закрываю глаза, и вновь возвращаюсь мыслями в то лето. Гравити Фолз. Самое яркое, самое незабываемое и самое опасное приключение, что у нас когда-либо было. Чувство адреналина, ответственности и чего-то ещё, такого слабого, но такого приятного. После того, как мы тогда уехали, в нашей жизни не происходило ничего необычного. Редким исключением были письма от пра-дяди Форда, в которых он рассказывал о местах, в которых они были со Стэном в то или иное время. Я до сих пор храню каждое из них, хоть и зачитал до дыр. Из-за этого в душе бесилось неслабое чувство, которое я не мог охарактеризовать, или принять. Подобное жжению в груди, и в тоже время, будто бы нож под рёбра, и полная опустошённость. Мне не хватало Гравити Фолз, и я чувствовал вину за это.
— Я видел… Кое-что. — Мне нужно было рассказать, хоть кому-то. Я знал, что она не поверит, но всё равно боялся. Боялся, что это ранит её. Что это напомнит ей, и что именно я буду в этом виноват. — В кабинете истории. — Я сел, переводя взгляд на сестру. Она поджала губы и нахмурила брови, пристально глядя на меня. Моё сердце с каждой секундой её молчания начинало биться всё быстрее.
— Ты из-за этого задержался? — Казалось, будто бы она смотрит прямо в душу, что было довольно жутко.
— По большей части. Вообще, с Сандерсом тоже немало времени убил… — Мне было сложно говорить об этом, но что-то внутри требовало этого. Я хотел быть услышанным. Такие случаи были кране редкими и каждое из них было невыносимым.
— Говори уже. — В глазах «альфа-близняшки» мелькнул интерес, и это стало спусковым механизмом, который позволил без единой задней мысли начать довольно детальный пересказ.
Как всегда бывает — Мэй, рассказывая, больше опирается на эмоции, я — наоборот, на обстановку. По отдельности у нас выходят довольно сухие рассказы, но вместе — образцовые работы. Но в случае, когда я пересказывал случившееся в «кабинете истории», я впервые не упустил ничего и, думаю, если бы перевести это на бумагу, было бы идеальным отрезком для какой-то книги жанра «ужасы».
Мэйбл слушала меня внимательно, и к концу рассказа, когда я и заметил это, меня одолело повторное чувство стыда. Я никогда к её рассказам так не прислушивался.
— И что ты думаешь? — Было довольно необычно, что она решила оставить свои мысли при себе, но я не успел сказать об этом.
Дверь открылась, и в комнату вошла мать, строго смотря на меня с Мэй. У меня в голове закрутился целый вихрь мыслей, а паника росла в геометрической прогрессии с каждой миллисекундой. Ведь если бы она услышала хоть что-то, от вопросов было бы не отвертеться.
— Ты есть собираешься? — В тот момент мне показалось, что душа покинула тело.
Облегчённо вздохнув, я ушёл на кухню. К разговору о произошедшем мы больше не возвращались, но до самой ночи это терзало мою голову.
«А ведь действительно, что Я думаю?»
========== Глава 2. Пропажа. ==========
Вторник. 20.
Утро в нашем доме всегда начиналось одинаково. Сперва первые солнечные лучи пробирались в комнату, а потом тихо звучал мамин будильник. Шум на кухне иногда сопровождался напевом какой-то мелодии, а потом затихал. Слышались шаги, скрип двери, и вставал отец. Они завтракали и шли одеваться. Потом звенел будильник моей сестры, начиналась возня в её комнате, — часто при этом слышалась ругань, которую, если бы услышали родители, на возраст скидку бы не сделали, — а также шум падающих вещей. Минут через двадцать просыпался я. Шёл на кухню, ставил воду на кофе и бежал в душ. Приходил обратно, делал кофе, завтракал и начинал собираться.
Так было каждый день, исключением служили выходные и праздники. Конечно, иногда были и плохие дни, когда всё валилось из рук, я просыпался значительно позже, болел или что-то подобное. Тем не менее, вторник двадцатого нельзя было отнести ни к исключениям, ни к плохим дням.
Во-первых, не было бессонной ночи, наоборот, спал я крайне крепко. Обычно, часам к четырём утра я просыпался от жутких кошмаров, — Мэй страдала этим первые полгода после приезда из Гравити Фоллз, — и дальше просто не мог найти в себе смелости закрыть глаза. Ни один из кошмаров я никогда не запоминал, но находясь в них мне всегда казалось, что я раз за разом переживаю всё худшее, что со мной происходило. Оставалось только чувство ужаса, вины и опустошённости.
Во-вторых, проснулся я из-за того, что отец проспал и потому опаздывал. Он поднял немалый шум, от которого проснулся не только я, но и Мэй. Я никак не находил в себе решительности подняться, потому просто бездумно лежал, наслаждаясь последними минутами относительного спокойствия, пока не произошло «в-третьих» — Мэйбл внезапно залетела ко мне в комнату, так как вчера забыла свою накидку с одного из костюмов. Вечером она подбирала лучший вариант, а кого с этим доставать, если не любимого братца? Порывшись, она убегает прежде, чем подушка долетает до двери. Наконец нахожу силы подняться. Когда выхожу из душа, она всё ещё мечется по всем комнатам, пытаясь найти теперь уже блузку. Вечером она подбирала другую, но внезапно изменила решение. Такое у неё случалось часто. Чего-чего, а упорства в ней всегда было предостаточно. Чего нельзя сказать о памяти. В то время как я запоминал важные вещи, она их всегда забывала. Нет, некоторые она помнила, но только те, которые были важны для неё. По каким критериям она выбирала, что важное, что нет — понятия не имею, но то, что блузка, которую она искала, была у её подруги она почему-то не помнила. Почему это помнил я — до сих пор остаётся загадкой.
Зеваю, набираю воду, ставлю на газ, при этом говорю Мэй о тщетности её поисков. Она с яростью отбрасывает «комплект», еле сдерживая поток слов, что не услышать в приличном обществе.
— Ты всё ещё можешь надеть второй вариант, о котором ты говорила вчера. Накидка ведь на месте. — Пытаюсь успокоить сестрёнку, но бесполезно.
— Я хотела именно ЭТУ блузку!
Никогда не понимал, как в одном человеке могут уживаться такие противоречивые черты характера. Милая, доброжелательная, оптимистичная, уступчивая Мэй была тем же человеком, что и принципиальная, капризная и довольно эгоистичная особа, с которой я живу уже семнадцатый год.
— Она, чёрт возьми, идеально подходила! — Откидывая в шкаф одну за другой вешалку, «объясняла» она. Дошла до одной из идеально выглаженных юбок, минут с пять сверлила её взглядом, и в итоге аккуратно отложила. В чём был смысл гладить предмет одежды, который тут же помнётся, я не знал и думать не собирался. Более важным на тот момент были собственные сборы, а не очередные мании моей сестрёнки.
Кто вообще в здравом уме, ради короткой пятнадцати-двадцатиминутной репетиции, так старательно подбирал бы наряд? К тому же, никто и не требовал приходить «как с обложки» на простой прогон слов, что нужен был для того, чтобы убедиться — все актёры на своих местах. К середине второго урока Мэй должна была уже быть в школе, потому, как мне казалось, лучшим вариантом было прийти в том, в чём она обычно идёт туда. Но этот вариант был безжалостно раскритикован прошлым вечером.
–…а ведь её даже мне в пример ставили, ага. — В очередной раз повторяла Мэй «последние новости». — Он минут двадцать убеждал, а она ни в какую! Сто пятьдесят лет театру не каждый день исполняется, отказаться от главной роли на его сцене, по-моему, как-то неуважительно.
Я хотел было сказать, что это не имеет никакого смысла, ведь театр давно снесли, но был занят завтраком. Мэй, впрочем, тоже, но ей это совсем не мешало. Уплетала за обе щеки яичницу, иногда поглядывая на лист со словами с таким искренним восхищением, что это было даже немного заразно. Тем не менее, из-за этого она выглядела ещё более неопрятно, чем обычно утром.
