— И чего же вы хотите за эту информацию? — Накидываю на плечи рюкзак, и подхожу к столу.

Боуэн не сводит с меня взгляда своих чёрных-чёрных глаз, в которых будто бы горят огоньки. Огни, которые зажигает предвкушение. Изнутри светится. И как тут не верить, что ему эта ситуация более чем по душе? Хочет сказать, но тянет. До последнего тянет. А я нервничаю. Всё сильнее и сильнее. До дрожи в руках, до боли в груди.

— Поцелуй. — Он улыбается, ожидая реакции.

А я не знаю, что чувствую. Это что-то довольно необычное. Эта «цена» совсем не звучит ожидаемо, нет. Но и неожиданной её назвать нельзя от слова совсем. Очевидно? Тогда бы я не спрашивал. Предсказуемо? Уже ближе.

Чувствую, как сердце пропускает удар. Не знаю, хочу ли. Знать, разумеется. Всё равно ведь пообещал, что не буду лезть в это.

Интересно было, чего он ждал? Какой реакции? Наивно верил, что я соглашусь? Не было на то похоже, смотрел он с явной насмешкой. Считал, что откажусь? Самооценка не позволила бы ему такого. Не то, чтобы у меня был вариант сбежать, но… Нельзя же быть таким проницательным, да и не знал он ничего обо мне. Тем более, чтобы делать ставку на такой ход развития событий. Или же иной. Во избежание которого, я делаю пару шагов к выходу. Такой сценарий уже терзал мою голову. Одной ночью. Больше думать не хотелось.

— Так вам не хватает одной Кэсси? — Как-то через чур искренне звучит. Я удивлён. И он удивлён. Такого он не ждал. И я не ждал. Ни того, что заговорю об этом, ни того, что назову её так. Обычно к ней таким образом обращались подруги-коллеги.

— При чём здесь вообще она? — Когда удивление спадает, наконец спрашивает Боуэн. Спрашивает с немалым раздражением. И я понимаю, что переступил опасную черту. Только бежать уже поздно. И некуда.

— На да, хах, можно было бы назвать имя любой из наших преподавательниц. Младше сорока, или… — Его это немало задевает. До такой степени немало, что он сжимает ручки кресла так сильно, что на них точно должны остаться следы. — И старше… Старше скольки, десяти?

Боуэна просто трясёт от злости. А я такого заряда адреналина давно не получал. И мог бы получить ещё с ноги в живот, раз так десять — сказал бы такой хлюпик про меня подобное, так и поступил бы. Но Боуэн не такой, нет, он ранит иначе. Он ранит словами.

— А ты небось, ревнуешь? — Шипящий шёпот, кажется, звучит в моей голове. Как удав. Его голос, его гипнотизирующий взгляд, и словно свитые им кольца сжимаются на лёгких. И сжимают. На пару секунд я полностью теряю способность как дышать, так и говорить, так и мыслить. Но как только эти способности ко мне возвращаются, я резко разворачиваюсь, и вылетаю из класса. Всей душой жалея, что вообще полез к нему. И пожалел даже. Было бы чего. Он получил по заслугам, и даже меньше.

Настроение, мягко говоря, испорчено. Окончательно и бесповоротно. И все попытки Мэй улучшить его — абсолютно бесполезны. Тем не менее, мне всё же удаётся подобрать слова, чтобы успокоить её. А для себя я слов подобрать не могу.

Во время обеда я так и не смог заставить себя съесть хоть что-то, потому к последнему уроку умираю не только морально, но и физически. Сестрёнка в который раз заводит беспокойную речь о моём состоянии, вкрай нездоровом, и единственное, что спасает наши отношения от очередной бессмысленной ссоры — полное моё изнеможение.

Удивительно было, как у меня хватило сил добраться живым домой. Хотя, живым — это слишком громко сказано. Зайдя в квартиру я, не раздеваясь, заваливаюсь на диван, даже не подумав остановить Мэй, которая пулей улетает на кухню. В тот момент было до такой степени всё равно, что ни с чем не сравнить.

Просыпаюсь я ближе к восьми. На столе ждёт тёплый зелёный чай, — который я не люблю от слова совсем, — а также записка: «помоги, плз» и пара тетрадей с закладками. Залпом осушив чашку, принимаюсь просматривать, с чем придётся иметь дело. И сперва я закончил её домашнее, а потом только вспомнил, что нужно всё переписать в свою тетрадь. И сделать остальные задания. В общем, поспал с пять часов — и достаточно для одного раза.

Домашка превыше всего, чёрт возьми.

========== Глава 8. Переезд. ==========

Среда. 5.

Это было довольно необычно, когда после двух часов сна, чувствовал себя как-никогда бодро. Возможно, конечно, роль сыграло то, что я до этого отоспался. Я практически никогда не ложился спать вечером, потому что было слишком много дел, а потом не мог заснуть до часу или двух ночи, что было весьма проблематично. Из-за этого мне редко удавалось поспать более шести часов за ночь в будние дни. А на выходных, если меня не будила Мэй, я просыпался часам к двум дня.

С самого первого и до конца третьего я показываю не абы какую активность. И пока все сонно что-то пытаются конспектировать, я пользуюсь моментом, что соображаю лучше, чем когда-либо. Благодаря чему успеваю получить за день оценок больше, чем за неделю. Со стороны — как на перемене сказала Мэй, — выглядело так, будто бы я шесть чашек кофе запил энергетиком. То, что при такой дозе у человека остановилось бы сердце, я решил не уточнять.

Обычно получалось тихо отсидеться, так как обычно спрашивали тех, кто заваливался на парту или просто засыпал. Меня от последнего спасало кофе, пусть эффект давало и временный. Но этот денёк был необычным. Правда, не особо долго.

К четвёртому уроку я чувствую себя сдувшимся шариком. А вот альфа-близняшка только разошлась на тот момент. И, когда мы подошли к кабинету французского, воодушевление её было практически материальным. Таким же было и моё угнетённое состояние. Не хотелось никого видеть в момент, когда прозвучал звонок. Ещё больше добил Боуэн, — хотя из-за него как-раз таки состояние и было ужасным, но он пошёл дальше, и решил подпортить настроение всем остальным — мол, уже столько времени прошло, а он даже не в курсе, насколько всё плохо с нашим знанием материала. А ведь близятся итоговые. Конец года, как-никак. В общем, то, что я уже не имел сил что-либо делать совсем не сыграло мне на руку. Материал я знал, но вопросы были такими… Необычными. Неоднозначными. Я привык к тому, что нужно зубрить даты, а тут на более логическое мышление, на причины и последствия, и подобное. Единственным плюсом было то, что эта форма работы исключала какое-либо взаимодействие с историком.

После обеда настроение немного подымается. В голову приходят самого разного рода мысли: от только недавно закончившейся рутины по поводу Дня Благодарения — на который снова пришло письмо от дядюшек, так как ни одного из них на порог родители бы не пустили, — до более значительных вещей — выступления Мэй на сочельник, и, наконец, самого важного — прошло больше недели, а я, как и обещал, даже не лез в это дело. А оно о себе и не напоминало. Особо сильно. Во всяком случае, до вторника. И я был намерен на выходных всё же постараться дописаться — в письме они упоминали, где остановятся «через недельку-другую» — или дозвониться до дядюшек. Конечно, это была бы не самая приятная причина связаться с ними, но я надеялся, что они поймут. В конце-концов, ситуация пусть и находилась в состоянии затишья, но неизвестно было, насколько долго затишье продлится. Больше всего меня смущало то, что я понятия не имел, физическое то существо или же нет. Потому что если действительно потустороннее, то что я мог? Всего пару раз мне удавалось встретиться лицом к лицу с «живыми» покойниками. Да и в первый раз я был не один, а во второй спасло чудо. В особняке Нортвест. Славное было времечко. Только те призраки были в какой-то степени гуманнее. Ну превращал один людей в деревяшки, — может, проклятие этого превращало всех в мумий?.. — что того то? В итоге все живы остались. А у этого, кажется, была десятая категория, последняя. А как с ними бороться — я не знал. Единственное, что у всех категорий было общее — это то, что все они искали отмщения и\или упокоения. Всё. Был вариант с серебряным зеркалом, но он только с «призраками из картин» работал. Скорее всего. Я не был уверен.