— Шёл, значит, и внезапно потерялся. У вас сейчас физика, разве нет? — У него довольно плохо получалось играть в предсказателя.

— Французский. — А мне до жути нравилось указывать ему на ошибки. В тот момент, казалось, я чувствовал его раздражение. Не только у меня был неудачный день.

— Тем более, это на четвёртом этаже, а ты на третьем. — Он нервничал. Я слышал это по его голосу, и не хотел, чтобы всё заканчивалось.

— А что вы здесь делаете? — Не хотелось отвечать, да и ответ был очевиден. Идиот потому что.

— Дежурство… — Нехотя ответил он. Понимал, что спросил только ради того, чтобы от ответа уйти.

— Разве в Ваши обязанности не входит смотреть за порядком на переменах? — Попытка выбраться из «объятий» была тут же пресечена. И тогда я осознал, насколько всё-таки печальным было моё положение.

— А также следить за тем, чтобы никто не сбегал. — Звучит крайне двусмысленно, и я затихаю.

Намёк ясен. Остаётся только, как всегда, игнорировать голос разума, кричащий о том, что пора сматываться. Как можно быстрее и дальше. Кричит он, правда, не долго.

Когда мою рубашку приподымают, и рука оказывается под ней, я теряю способность мыслить рационально. Да и мыслить в принципе. И дышать тоже. Нельзя сказать, что это было настолько неожиданно, но от этого ситуация менее ужасной не становится.

Прихожу в чувство только тогда, когда Боуэн всё же отталкивает меня. «Что, уголовная ответственность поджимает?» — тут же проносится у меня в голове.

— Живо в кабинет. — С раздражением произносит он, будто бы это я его только что остановил.

Что-то тянет меня спросить: «В чей именно?». Но я вовремя себя останавливаю. Не хватало ещё раз нарваться. Потому уже удача на мою сторону не станет.

Когда возвращаюсь к кабинету французского, чувствую, что щёки просто горят. Осознание того, что произошло приходит с явным опозданием. Зайти в класс в таком виде было бы самоубийством. Да и что бы я ответил? «О, да ничего не случилось. Просто я струсил перед единицей и вашими вопросами, а потом, спускаясь на первый этаж встретил нашего историка-который-немного-педофил»? Да, отличное оправдание. Одиннадцать единиц из десяти. В году. И вылет со школы.

Так как до урока всё равно остаётся пара минут, я просто жду за дверью. Жду и молюсь, что больше он мне на глаза не попадётся. Звучит звонок, и я захожу в кабинет. Мэй смотрит на меня настолько пристально, что становится жутко.

— Что случилось? — На первые пару мгновений меня полностью охватывает паника, но вскоре я понимаю, что она всего лишь про звонок.

— Отец звонил, сказал, что задержится. — С облегчением отвечаю я. — Кстати и я тоже задержусь. Мне объяснительную писать.

— Значит я готовлю ужин? — Энтузиазм прям сверкает в её глазах.

— Нет, значит ты ждёшь меня. — Вот кого мне разочаровывать не приносит удовольствия, так это её. Но ситуация вынуждала.

Мэй обиженно надула щёчки, набрасывая на плечи рюкзак. Мэй всю дорогу надоедала, пытаясь отпроситься. Пусть и шли мы чуть больше минуты, но достать она успела. Так что я всё же сдался, отпустив её. Но взяв слово, что она возьмёт перекусить что-нибудь по дороге, а когда приду, сам приготовлю поесть. Мало верилось, но что оставалось?

Забавно было писать объяснительную. Так как причины как таковой не существовало. Посчитал концерт важнее? Да нет. В итоге минут пятнадцать ушло на поиск причины, и в итоге обошёлся классическим вариантом. Сдав объяснительную, хотел было отправиться домой, но кто бы мог подумать.

— Прогульщик. — От этой насмешливой ухмылки мурашки по спине, и желание побыстрее уйти домой тут же пропадает.

Если развернусь и уйду обратно в кабинет — будет выглядеть нелепо. Потому, прикусив внутреннюю сторону щеки, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Главное сохранять спокойствие.

— Генеральная репетиция у Мэйбл. Писал объяснительную. — Сам удивляюсь такому спокойному ответу. Прохожу мимо.

— Да я не про это. — Слышу, как закрывает дверь на ключ, как подбрасывает его и ловит.

— Давайте все свои грешки вспоминать. — Шепчу довольно тихо, но он слышит. Смеётся.

— Слишком долго вспоминать придётся.

Ускоряю шаг. Не хочу его компании. Не в тот момент. Никогда.

— Впрочем, не мне одному. — Это уже звучит довольно жутко. С каким-то холодом, неприязнью. Что я вообще успел ему сделать? Параграф не выучил?

Раздражающий. До ужаса раздражающий. «Если даже он не имеет никакого отношения к происходящему, почему не может хоть разок достаться ему? Пожалуйста…» — Я даже не чувствовал вины за те мысли.

— Уже подозреваю, каких больше. — Прячу руки в карманы, стараюсь смотреть вниз. Он идёт немного дальше. Выравнивается со мной. «Я проклят». — На втором преследование людей.

— Просто у тебя талант находить неприятности. Страшно тебя самого оставлять. — Это звучит настолько же искренне, как комплименты на счёт внешности. Чисто чтобы не обидеть.

— Вообще-то, за то время, что Вы здесь, мне на них пока что и не везёт. — Это была ложь. Чистой воды ложь.

— Вот именно. Пока что. — Он ускоряет шаг, поворачивается ко мне и подмигивает. И сразу же спускается по лестнице.

Меня интересует только одно — могу ли я подать на него в суд? Тут же отмахиваюсь от тех мыслей, и медленно начинаю спускаться вниз. И слышу только свои шаги. «Быстро же он смылся» — думаю я. Но не обращаю на это особого внимания. Главное, что доза Боуэна на этот день закончилась и можно выдохнуть спокойно.

========== Глава 6. Парочка. ==========

Понедельник. 3.

Если утро начинается с чашки кофе, то неделя — с опоздания. Свою вину отрицать не могу, но нежелание войти в положение от этого меньше раздражать не может. В конце-концов, не в первый раз случается, можно и понять.

Вечером не смог поставить телефон на зарядку, — из-за чего он благополучно выключился, и не сработал будильник, — я проспал. Не имею ведь привычки просыпаться рано. К тому же, всегда, когда я просыпаюсь не из-за будильника, первые минут тридцать после пробуждения у меня голова занята поисками ответов на самые важные вопросы: «Какой сейчас год?», «Сейчас утро или ночь?», философский — «Кто я?», и самый важный — «Который час?». И только ответив на последний, я могу уже более менее нормально соображать. Во всяком случае, как умею.

Этим утром было особенно обидно, ведь в первый раз — за долгое время — решил лечь пораньше. Всего минут на пятнадцать позже десяти. Это был мой личный рекорд. Повторять такое намерений не было. Больше всего в мире терпеть не могу это и ранние подъёмы. Почётное второе место занимала причина, по которой я так рано завалился в кровать. У соседей случился внезапный потоп. Вода заполнила половину комнат, и даже добралась до проводки. В итоге не произошло ничего хорошего, как можно было догадаться. Мы и ещё парочка квартир остались без света, так ещё и ремонтная служба так и не приехала. Удивительно, как под такой негодующий шум мне удалось заснуть, но чудеса, как видно, случаются. Только длятся они недолго.

К полуночи я снова проснулся в холодном поту и норовящим пробить рёбра сердцем. И всё бы ничего, полежал бы немного, успокоился и заснул как обычно. Да только не кошмар меня разбудил, к сожалению. Точнее, кошмар, но не в том понимании слова. Обычно они давят на страх, сожаление или что-то подобное, но в том случае это вгоняло в ужас только когда осознавал увиденное. Да и редко такое случалось, — настолько редко, что я мог назвать максимум один раз, не считая этого, — что события были связанными, и кроме того — вкрай запоминающимися. Куда лучше было вновь очутиться среди пустого обгорелого поля с руками по локоть в крови. Куда лучше было снова слышать выкрик Венди, как на повторе. Ведь после пробуждения ты понимал: «Это всего лишь сон». Но тут такое не работало. То было самое жуткое, самое ужасное — реальность. Не то, чтобы у тех кошмаров не было какой-либо реальной основы — напротив, была, и ещё какая. Только события были через чур гиперболизированными и не запоминались. А главное — не происходили в том виде, в котором были отображены. Суть этого же «кошмара» была в чуть более честном, откровенном — если это слово уместно, — изображении действительности. И это пугало. До такой степени пугало, что в течении часов четырёх я просто лежал на кровати, раз за разом прокручивая всё у себя в голове.