Вы приговорены к испытательному сроку длиною в год, и Вы должны будете выплатить возмещение ущерба в размере 12000 галеонов.

Она закрыла глаза, резко почувствовав облегчение, а затем вновь распахнула их, чтобы увидеть реакцию Блейза.

Он тоже это почувствовал? Или он был зол? У него были деньги? Не был ли испытательный срок слишком—

Когда клетка начала спускаться, Блейз поймал её взгляд, позволяя своей маске треснуть, легко улыбнулся и коротко кивнул.

После этого она использовала накопившийся адреналин, чтобы успешно вернуться в Хогвартс, но, стоило ей оказаться там, как всё внутри неё совершенно отключилось.

Она почти ничего не сделала, а сегодня был только первый день.

Как она вообще планировала спасти их всех?

10 февраля, 1999

Между первым днём суда и слушаниями Пэнси и Милисент перерыв в один день. МакГонагалл освободила её от занятий на время разбирательств, но это не значит, что у неё есть какая-то возможность передохнуть.

Первое, что она видит, когда садится завтракать — это Пророк.

ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР: НАША САМАЯ ЯРКАЯ ВЕДЬМА СТАНОВИТСЯ ТЁМНОЙ?

Героиня Войны Теперь Сочувствует Пожирателям Смерти

Ей едва удаётся доесть свой тост.

На первой странице под этим заголовком находится фотография маленькой, почти прозрачной девушки с испуганным взглядом. Она даже не узнаёт себя.

Все за столом Гриффиндор, кроме Джинни и Гарри, читают эту статью. Рона нет.

— Пошёл полетать, — говорит Гарри, когда она спрашивает.

Никто ничего не говорит о суде — спасибо и за это — но в воздухе царит напряжение.

А потом кое-кто говорит. Только не тот, на кого она рассчитывала.

Совы разносят почту, Гермиона фокусируется на своём завтраке; в какой-то момент прямо на её тарелку падает конверт без обратного адреса.

Её взгляд притягивает к нему, словно магнитом, и сначала ей не хочется его открывать.

Выясняется, что ей и не нужно.

Оно взлетает вверх само по себе, и вокруг раздаются вздохи, потому что все — все — знают, что это значит.

Письмо открывается, и голос Драко Малфоя разносится по Большому Залу.

“ГРЕЙНДЖЕР, ЁБАНАЯ ПРЕДАТЕЛЬНИЦА! Я ЗАСТАВИЛ ТЕБЯ ПООБЕЩАТЬ! Я ЗАСТАВИЛ ТЕБЯ ПОКЛЯСТЬСЯ, ЧТО ТЫ НЕ БУДЕШЬ! ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧЕМ ЭТО ЧРЕВАТО! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ДАЖЕ СДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ПОТОМУ ЧТО Я СКАЗАЛ ТЕБЕ, ТЫ ЁБАНАЯ ЭГОИСТИЧНАЯ СУКА, КАК ТЫ МОЖЕШЬ— “

Совершенно ошеломлённая, она машинально — автоматически — взмахивает палочкой, и кричалка загорается. Разъярённый голос Малфоя обрывается, и Большой Зал погружается в ужасно тяжёлую тишину.

Письмо рассыпается в пепел.

Гермиона роняет голову на руки и не поднимает взгляд, пока не чувствует, что осталась одна за столом.

========== Часть 39 ==========

11 февраля, 1999

Она просыпается в холодном поту в половину третьего ночи.

Ей снилось, что она смотрит, как Пэнси Паркинсон опускается под пол зала суда в своей клетке, пока слова “приговорена к смерти” эхом отражаются от стен.

Но в жизни?

Нет, извините, это ей не подходит.

Она отбрасывает одеяло и выходит из спальни, завязывает свой халат по пути вниз по лестнице, перепрыгивает через ступени, спускаясь в пустую тёмную гостиную. Взмахнув палочкой, она зажигает огонь в камине — бросает в него все бумаги, которые подготовила к суду. Все эти истории и записи, которые она собирала всё это время.

Ничего из этого не сработало. Ни с Блейзом, ни с Адрианом. Все эти семейные древа и истории об их добросовестности не сыграли никакой роли в зале суда. Они никак не повлияли на окончательные вердикты Визенгамота. Значение имели только точные доказательства, и она постепенно осознаёт, что наиболее значимыми были—

Намерения.

В случае с Блейзом и Адрианом, очевидно, помог недостаток таковых. Их пассивность — вера Визенгамота в то, что они были как бы перетянуты на тёмную сторону общим потоком. То, что они не тянулись к этому сами.

С Пэнси всё не так просто. Пэнси была активной. Как и Драко, Пэнси отправляли на миссии.

В отличие от Драко, Панси их выполнила.

Руки Гермионы дрожат, когда она достаёт чистый лист пергамента и перо, пытаясь что-то придумать. Что угодно. Какой-нибудь гениальный способ доказать, что Пэнси сделала то, что сделала, по уважительной причине. Ей даже не нужно это доказывать, нужно просто иметь возможность утверждать это. Ей нужно—

— Гермиона?

Она подскакивает, и перо выпадает из её дрожащей руки.

Гарри стоит у подножия лестницы, держа в руках Карту Мародёров; его волосы в беспорядке.

— Прости, эм… — говорит он, — иногда я смотрю на неё, чтобы уснуть. Я видел, как ты ходила туда-сюда, а потом ты, ну — ты как-то остановилась и замерла, и я немного забес—

— Я в порядке, Гарри, — тихо проговаривает она, взглянув на него — по-настоящему взглянув на него за, кажется, ужасно долгое время. Он похудел. Ещё сильнее, чем перед войной. И он кажется уставшим. И она задумывается о том, как ему, наверное, тяжело каждый день улыбаться.

— А — да, верно. Хорошо. — он отворачивается. Поднимается на несколько ступеней. Какой-то внутренний инстинкт предупреждает её о том, что это в каком-то смысле последний шанс.

— Мне страшно, — в отчаянии выдавливает она.

Он замирает. Часы над камином оглушительно тикают.

— Мне… — она сглатывает ком в горле. — мне страшно, и я очень одинока.

Кажется, он молчит целую вечность, и всё это время Гермиона чувствует, как она краснеет — как слёзы скапливаются в уголках её глаз — потому что она знает, что звучит глупо, смехотворно и жалко и —

— Знаешь, это у тебя никогда не получалось, — говорит Гарри, пока ещё не поворачиваясь.

Она смахивает первую слезу, которая скатывается по её щеке, шмыгает носом.

— Что? — она уверена, что не хочет знать ответ.

— Просить о помощи.

Мышца на её лбу судорожно дёргается. Она смотрит на спину Гарри, пока он не поворачивается, самую малость, и не ловит её взгляд одним глазом.

Снова долгое молчание.

Затем он изгибает бровь, и она понимает, что он ждёт её. Даёт ей возможность — этот последний шанс. Он…он предлагает.

Помощь.

И она понимает, хотя осознавать это чертовски тяжело, что он прав. Она никогда не просила. Никогда не знала, как.

Часы отсчитывают ещё тридцать секунд, и Гарри снова отворачивается. Поднимается ещё на одну ступеньку—

— Помоги, — слабо шепчет она. Прочищает горло. — П-помоги…помоги мне, — ещё две слезы оставляют влажные следы на её щеках. — Пожалуйста.

Снова наступает тишина.

Но затем Гарри поворачивается к ней лицом, и на его губах играет слабая улыбка.

— У неё были Домашние Эльфы?

— Не знаю. Может быть. Наверное. Но к ним бы точно не относились хорошо. Они не выступят в её защиту, — к этому моменту Гермиона уже буквально кверх ногами. Она лежит, перекинув ноги через подлокотник дивана, её кудри подметают ковёр; она смотрит в потолок. Отчаянно надеется, что смена положения поможет ей что-нибудь придумать.

Что кровь, устремившаяся ей в мозг, сможет выбить из него какую-то идею.

Гарри склонился над стопкой записей, которые они сделали за последние несколько часов; первые солнечные лучи просачиваются в комнату, словно угрожая.

Сначала они потеряли какое-то время, обсуждая все “почему”. Но это было необходимо, потому что ей нужно было, чтобы Гарри понял. Он это заслужил.

Не значит, что она отлично с этим справилась.

— Она, ну, ужасная…

— Я знаю.

— И она смеялась над твоими зубами—

— Я знаю.

— И над твоими волосами—

— Я знаю, я просто — я вижу в ней что-то большее, Гарри. Я — я рассуждаю логически, и поэтому я думаю об обстоятельствах, а когда ты думаешь об обстоятельствах, ты — ты просто…ну, становится проще это понять. Мир, в котором она выросла.