— Иди нахуй.

— Ты влюблена в него, — говорит она снова — словно констатируя факт, и Пэнси стискивает зубы.

— Иди нахуй.

— Так вот оно что. Ты влюблена в него.

— Заткнись нахуй, грязнокровка! — она поднимается из своего удобного положения, снова наклоняется вперёд, её лицо покраснело.

— Просто признай это.

— Заткнись! Заткнись!

— Скажи это. Скажи, что ты любишь его—

— Заткнись нахуй!

— Ты почувствуешь себя лучше, когда сделаешь это—

— Клянусь Мерлином, я—

— Скажи это!

— Иди нахуй!

— Скажи это!

— Я ЛЮБЛЮ ЕГО! — кричит Пэнси; она взмахивает рукой, проходясь по поверхности чёрного мраморного стола, смахивая с него хрустальные бокалы. Разбивая их на тысячи крошечных осколков.

Гермиона прислоняется к спинке дивана. Тихо выдыхает, стараясь успокоиться.

Гостиная погружается в мёртвую тишину. Сейчас половина двенадцатого. Она задумывается о том, не разбудили ли они кого-нибудь.

Пэнси дрожащими руками поправляет свой пучок, разглаживает прядки, которые выбились из причёски во время её яростной вспышки. Почти изящно откидывается назад, складывает руки на коленях, словно это не она тут только что кричала.

— Мне жаль, — неожиданно для себя говорит Гермиона. — мне жаль, что ты любишь его. Но я рада, что узнала правду.

Пэнси невесело усмехается.

Так натянуто и, очевидно, едва сдерживая слёзы.

— Ты ничего не знаешь, — говорит она, посмеиваясь, шмыгает носом и осторожно проводя пальцами по нижнему веку. Стирая всё лишнее. — это не он.

Гермиона удивлённо моргает.

— Я не люблю Драко.

И её растерянный мозг спешит собрать воедино новую информацию, перемешивая и расшифровывая прошлые мысли, превращая известное в неизвестное. Неизвестное в известное. Воспоминания о её первой ночи в этой гостиной вспыхивают у неё в голове.

— Я не люблю Драко, — снова говорит Пэнси, сдержанно вытирая новые слёзы. — я люблю—

— Тео, — заканчивает за неё Гермиона.

И неожиданно всё это почти, почти обретает смысл.

Пэнси медленно выдыхает через нос, плотно сжимает губы.

— Тео, — наконец выдавливает она. Наконец подтверждает

И Гермиона осознаёт, насколько это на самом деле было очевидно. Взгляды, которые она бросает на него. То, как она сидела здесь той ночью, с Ноттом и Забини. Ужас на её лице, когда она услышала о Ромильде Вейн, которую, кстати, на следующий день кто-то проклял.

Даже в том, как Пэнси висела на шее Драко, есть определённый смысл.

Гермиона провела слишком много ночей в своей спальне, слушая, как Парвати рассказывает о том, как заставить парней ревновать — о том, что это единственный верный способ привлечь их внимание. Тогда она думала, что это полная ерунда — и сейчас так думает, но Пэнси явно придерживалась другого мнения.

И всё это — всё это обретает смысл.

Но…

— Тео не имеет ко мне никакого отношения, — говорит она.

И вот тогда лицо Пэнси в рекордные сроки принимает разъярённое выражение.

— Ну конечно, Грейнджер. Не строй из себя идиотку. Он Опорный Драко. Они практически срослись друг с другом. А ты уже успела дважды отправить Драко в Больничное Крыло. Почти отправила его в Азкабан.

Она встаёт. Нависает над Гермионой.

— Но если ты как-нибудь — хоть как-нибудь навредишь Тео, я убью тебя. Ты меня поняла?

Гермионы хватает только на то, чтобы смотреть на неё.

— Я убью тебя.

И вот сейчас она точно не врёт.

10 января, 1999

Она читает два письма.

Решает, что больше не может это откладывать, и выбирает те два, которые, как ей кажется, читать будет больнее всего, чтобы сразу покончить с этим.

Письма Гарри и Рона.

Письмо Рона оказывается всего лишь набором разъярённых, неразборчивых каракулей, и ей удаётся разобрать только несколько слов. А именно, “блять”, и “как ты смеешь”, и выделенное ярче остальных “почему?”

Письмо Гарри читать больнее.

Гермиона,

Это не похоже на тебя.

Я не знаю, что случилось или что Малфой заставил тебя думать о нём, но ты должна понимать, что он тебе не подходит — и дело не только в Роне.

Малфой не очень хороший человек, Гермиона.

Я видел вещи, которые ты не видела.

Это опасно. Ты должна остановиться, пока это не зашло слишком далеко.

Напиши мне. Пожалуйста.

Гарри

Она мучительно прищуривает глаза, сдерживая слёзы — так и сидит, скрестив ноги, на своей кровати. Занавески опущены — теперь они всегда опущены. И почерк Гарри смазывается, когда слёзы, которые ей не удаётся удержать, капают на чернила.

Она не знает, чего она ожидала — на что надеялась, особенно после той встречи в Большом Зале.

Наверное, на какую-то долю понимания. Хоть на какую-то.

Она грубо вытирает щёки и вытаскивает из своей тумбочки чистый лист пергамента. Прочищает горло и пишет им обоим.

Она пишет только одно предложение.

Пожалуйста, поймите: это не что-то, что я могла выбрать.

И она направляется к спальне мальчиков, пропихивает свёрнутый пергамент под дверью. Очень надеется на то, что они попробуют — хотя бы попробуют — понять её.

Она ненавидит надежду, на самом деле.

Надежда её погубит.

11 января, 1999

Они продолжают поглядывать на неё, но ей кажется — она надеется — что не с такой яростью, как обычно.

Сегодня она специально села рядом с Пэнси, чтобы оказаться лицом к столу Гриффиндор, пусть это заставляет её столкнуться с тяжёлым облаком парфюма и её очевидным презрением.

С той ночи Гермиона относится к ней спокойнее.

Чувствует, что теперь она знает хоть что-то о том, что делает Пэнси Пэнси. И теперь Гермиона намного лучше видит, как её глаза следуют за Ноттом. Везде. Как лучи прожекторов на сцене.

Это странно, просто удивительно, что раньше она никогда этого не замечала.

Но сейчас Гарри и Рон захватили всё её внимание. Они прочитали её записку, и она думает, что, может быть — может быть — возможно, они захотят поговорить с ней.

Почти незаметные взгляды Джинни и неясные кивки дают понять, что она права.

И когда они поднимаются и выходят из Зала, чтобы отправиться на занятия, она почти чувствует воодушевление.

Прогресс, пусть и бесконечно малый, всё ещё есть прогресс.

Но она не хочет испытывать свою удачу.

Вечером она, как обычно, возвращается в Слизерин, боясь, что если она отправится в Гриффиндор сейчас, то разрушит то хрупкое состояние нейтралитета, в котором они находятся.

Она стучит.

Интересно, дадут ли ей когда-нибудь пароль — и будет ли это считаться чем-то хорошим, если да.

Она должным образом подготовлена к привычному пламенному взгляду Пэнси или насмешливой ухмылке Нотта, но это оказывается одним из тех редких случаев, когда отвечает Драко.

— Грейнджер, — выдыхает он.

Она осознаёт, что он называет её Гермионой, только когда они — когда он…

Она вспыхивает. Пытается скрыть это, почёсывая свою щёку.

— Малфой, — отвечает она, чтобы было честно.

А затем она тратит ещё одну бессмысленную минуту, пытаясь подготовиться к очередному напряжённому сеансу совместного сидения у камина, прежде чем он удивляет её снова.

— Мне нужно закончить проект по Астрономии, — говорит он, аккуратно обходя её — и действительно, она видит свиток пергамента в его руке. Перо в другой.

— О, — тупо выдыхает она, провожая его взглядом. Глядя как он направляется прочь по коридору. — верно, — и она чувствует, как в её груди поднимается это до смешного жалкое чувство, которое она отказывается называть унижением.

Он почти исчезает за углом, и она уже почти решает провести следующие несколько часов, блуждая по школьным коридорам, когда он бросает через плечо:

— Тебе нужно приглашение?

Она резко выдыхает.