Она минут двадцать стоит перед своей кроватью, глядя на три четверти своего гардероба, вываленные на покрывало. Сейчас её не может проконсультировать Джинни или Парвати. Она единственная из седьмого курса решила остаться.

И игнорировать эту ворчливую часть своего мозга, которая продолжает настаивать, что это всё максимально нелепо, оказывается достаточно сложно.

В конце концов она останавливается на бледно-голубом свитере — зелёный, о котором она думала сначала, в итоге показался слишком претенциозным. Она надевает джинсы, повязывает вокруг шеи белый шёлковый шарф и натягивает ботинки.

Только когда она пытается с помощью магии заколоть свои волосы, спрятанные под вязаной шапкой, то осознаёт, что никогда не делала этого для Рона.

Конечно, она очень постаралась впечатлить всех на Святочном Балу. Но это было другое. Момент, который она выбрала, чтобы показать, что она что-то большее, чем просто утомительная всезнайка. И это было для всех. Для неё.

Но это — она никогда не делала это для одного специального человека.

Это… по-странному волнующе.

И настолько же пугающе.

Каждый раз, когда ей кажется, что её наконец-то устраивает, как она выглядит, что-то переворачивается внутри неё, и она решает, что выглядит по-идиотски. И в какой-то момент это так расстраивает её, что она хлопает ладонью по зеркалу, хватает свою сумку и уносится прочь из комнаты.

Она тщательно всё рассчитала. Она не может позволить себе тратить драгоценные минуты на бессмысленную суету.

Но, идя по пустынным коридорам, украшенным к Рождеству, она действительно начинает волноваться. Она даже не представляет себе реакцию Малфоя, и она провела последние несколько дней, стараясь обдумать все варианты развития событий. Но решимость не покидает её. Она справится, даже если в какой-то момент её колени начнут дрожать.

И они начинают.

К тому моменту, когда она спускается в подземелья — добирается до места, в котором, как Гарри и Рон однажды сказали ей, скрывался вход в гостиную Слизерин — она практически уверена, что её волнение будет очевидно.

Тем не менее, она поправляет подвеску под шарфом и достаёт палочку. Три раза касается ею стены — раздаётся громкий стук.

В ожидании ответа она равнодушно размышляет о том, стучался ли вообще кто-нибудь в гостиную Слизерин. Она вытаскивает подвеску из-под шарфа и крутит её в пальцах.

А затем удивлённый и подозрительный Теодор Нотт неожиданно материализуется в нескольких дюймах перед ней, словно шагнув сквозь стену.

Она отскакивает назад. Выдыхает тихо.

— Грейнджер? — его тёмные брови изгибаются, напоминая маленькие горы.

— Эм — привет, — проговаривает она наконец, собравшись с силами. — здравствуй.

— Ты только что… постучалась? — протягивает он, словно отвечая на её недавние размышления.

— Да, я, я.., — она цепляется большим пальцем за ворот свитера, — я надеялась поговорить с Драко.

Паника начинает разрастаться внутри неё. Она как-то не рассчитывала, что Нотт будет играть роль привратника. Она была слишком занята тем, что радовалась, что Паркинсон уехала домой на каникулы. И очень вероятно, что он просто посмеётся над ней и захлопнет дверь — ну, стену — у неё перед носом.

— Зачем? — спрашивает Нотт, и она вытягивает себя из пучины мыслей.

Сейчас, конечно, не лучший момент для того, чтобы возмущаться, но бороться со старыми привычками оказывается сложно.

— Это не твоё дело, м?

Нотт напрягается. Он поправляет ворот своего свитера, осматривая её.

— На самом деле, моё, Грейнджер, и я объяснял тебе это тысячу раз. Но мне это надоело, так что я не собираюсь повторяться.

А затем, к её совершенному удивлению, он отступает назад — исчезает, и через несколько секунд на его месте возникает Драко.

Он во всём черном. Чёрный вязаный джемпер. Чёрные брюки. Это резко контрастирует с его бледной кожей и платиновыми волосами. Но, впервые за долгое время, он кажется отдохнувшим. Глубокие, резко очерченные фиолетовые круги под его глазами, к которым она так привыкла, немного уменьшились.

И его взгляд моментально устремляется на её шею. Туда, где её пальцы все еще нервно играют с подвеской.

Слова, которые она так тщательно готовила, вылетают из её головы.

— Грейнджер, — говорит он, и она не может ничего понять по его тону.

— Сейчас канун Рождества, — это всё, что приходит ей в голову.

— Неплохо подмечено.

Она прочищает горло. Пытается как-то организовать свои мысли. Пытается вспомнить, почему она вообще здесь.

— Это… ну, это канун Рождества, — снова говорит она, — а я… ну, я подумала, у тебя есть какие-нибудь планы? — Она переступает с ноги на ногу. Потирает подошвой ботинка свою лодыжку.

— Планы? — он повторяет это слово так, будто слышит его впервые в жизни.

— Да. Ты не занят сегодня вечером? — ей кажется, что всё это звучит по-детски. Она не помнит, что вообще планировала сказать и как оно должно было звучать.

— А что? — впервые на его лице проявляется какая-то эмоция. Он изгибает тонкую бровь.

Она медленно выдыхает.

— Я бы хотела пойти с тобой на свидание.

Наступает долгая, болезненная тишина. Она скользит по нему взглядом, просто чтобы не смотреть в глаза.

— На… свидание?

Она ненавидит, когда он повторяет за ней.

— Да, — говорит она. Скрещивает руки на груди, заставляя себя встретиться с ним взглядом.

Теперь другая бровь тоже изгибается, и он меняет позу, вяло прислоняется к стене.

— Ты понимаешь, Грейнджер, что слово “свидание” обычно несёт в себе романтический подтекст?

Гермиона чувствует, как колотится её сердце. Она практически уверена, что это движется к его отказу.

— Да, — говорит она в любом случае. — и поэтому оно… подходит.

И наконец-то — наконец-то — она видит эмоции в его глазах. Видит слабый проблеск удивления.

Но затем, менее через секунду, он вновь пропадает за стеной.

Её грудь пульсирует, болезненно, словно по ней ударили молотком. Она опускает взгляд. Неожиданно чувствует себя идиоткой в этом своём свитере, одергивает его, поворачиваясь, чтобы уйти.

Логичная часть её мозга, конечно, осознавала возможность такого финала.

Но эмоциональная часть — нет.

Она выдыхает рвано. Ускоряет шаг. Хочет побежать. Убежать и спрятаться.

Вот только есть ещё пара шагов, созвучных с ней — догоняющих её. И она оборачивается, чтобы увидеть Драко, что сокращает разделяющую их дистанцию, параллельно натягивая длинное чёрное пальто; в руке он сжимает перчатки.

Её пульс сбивается. Сердце пропускает пару ударов.

— Судя по твоему виду, мы идём куда-то, где холодно, — его взгляд скользит по ней, задерживаясь на её шокированном лице. — веди, Грейнджер.

Они аппарируют из Хогсмида, держась за руки — и, даже сквозь ткань перчаток, этот контакт заставляет её вздрогнуть.

Когда они прибывают, оказываются в тёмной занесённой снегом аллее, он тут же отпускает её руку. Выдыхает облачко пара, поворачивается, пытаясь понять, где они находятся.

Она набирается храбрости. Снова тянется к его руке, крепко сжимает её. Не хочет смотреть на его реакцию — столько храбрости в ней нет, ещё нет — и сразу тянет его за собой.

Вскоре они уже лавируют по тротуарам, пробираясь сквозь толпы людей.

Она привела его в Лондон.

Он сжимает её руку почти нервно.

— Мы идём в Косой Переулок?

Она сжимает его ладонь в ответ — наконец, бросает на него короткий взгляд.

— Нет.

Облегчение в его глазах несложно заметить.

Она думала отвести его туда. Думала о правильном магическом свидании. А потом подумала о том, что большая часть магического общества едва ли отнеслась бы к нему с большим теплом.

И это должно было стать спасением. Для них обоих.

Видя его взгляд, она становится вдвойне рада, что спланировала всё именно так.

— А куда? — спрашивает он.

— На Трафальгарскую площадь. Там рождественский базар.