Она застывает в мучительной агонии, чувствуя, как множество ножей пронзает ее кожу, как её кости сгибаются сразу во всех направлениях.

Ей кажется, что она вернулась на холодный чёрный каменный пол поместья Малфоев. Боль такая же. Её раненая рука пульсирует, её голова совершенно опустевает, и всё, что она видит — это холодные бездонные глаза Беллатрисы.

Кажется, это длится вечно. Но, скорее всего, проходит всего пара секунд.

А потом боль прекращается, и ей требуется пара секунд, чтобы понять, что происходит. Угол обзора поменялся. Она на полу.

Её затуманенный разум подозревает, что Гестия выпрыгнула перед ней, как Люпин делал это с Гарри, чтобы отвлечь внимание Боггарта.

Но это не Гестия.

Это Малфой. Конечно, это Малфой.

Его длинные чёрные брюки частично закрывают обзор, но она всё равно видит его Боггарта.

Это его отец. Или, вернее, это отражение Люциуса в огромном зеркале, которое стоит перед Драко. Она пытается осмыслить это, пока Гестия загоняет Боггарта обратно в шкаф.

— Тишина, вы все, — резко бросает Гестия, и Гермиона только сейчас осознаёт, какой шум стоит в классе.

Малфой отступает к столу, когда Гестия бросается к Гермионе.

— Мисс Грейнджер, вы в порядке? Я прошу прощения — я и не думала, что…

Но её взгляд прикован к нему, она не может больше ни на чём сосредоточиться, и она смотрит, как он берёт со стола два пузырька с успокаивающим зельем. Он осушает один из них и равнодушно бросает ей второй. Он со звоном ударяется о пол и катится к ней, останавливается у её ног.

— До дна, Грейнджер, — говорит он и уходит.

========== Часть 17 ==========

11 ноября, 1998

Дневник,

Я не знаю, почему я это сделал.

Нет, может, я и знаю.

Но это ещё хуже. Это гораздо хуже.

Я не знаю, о чём я думал, я просто —

Ёбаный в рот, она здесь.

11 ноября, 1998

После абсурдного выступления Захарии, в процессе которого он симулирует невероятные привязанность и беспокойство, Гестия говорит ей, что она освободит её от оставшихся занятий. Чтобы она смогла отдохнуть и съесть что-нибудь сладкое.

Но ноги Гермионы даже и не думают двигаться в сторону гостиной Гриффиндор. Вместо этого они поворачивают и несут её на улицу.

Её разум в лучшем случае затуманен. Это последствия боли. Её кожу немного покалывает, точно так же, как это было в тот день, когда они аппарировали в безопасное место после всего, что произошло; тогда это длилось несколько часов. Словно она пытается восстановиться после того, как на ней оставили невидимые раны.

Поэтому она позволяет своим ногам нести себя куда угодно. Доверяет им. У неё есть предчувствие насчет того, куда она направляется.

В последнее время, когда она идёт куда глаза глядят, то обязательно находит Малфоя.

Этот раз не становится исключением. Она спускается по знакомому холму к Чёрному Озеру и уже на полпути замечает его силуэт — чернильное пятно на фоне поверхности воды, переливающейся в лучах солнца, что опускается за холмы.

Он сидит на коленях, сгорбившись, и где-то секунду она думает, что он, кажется, плачет.

Но нет — он яростно что-то записывает. Ей стоило догадаться.

Замёрзшая трава хрустит у неё под ногами. Она видит, как он напрягается. Он захлопывает дневник.

Если бы она не находилась в таком оцепенении, она могла бы отрепетировать какие-то слова в своей голове. Могла бы попробовать побыть хоть сколько-нибудь тактичной. Но вместо этого она, совершенно не соображая, что творит, делится с ним своими мыслями самым холодным и грубым образом.

— Значит, ты боишься стать своим отцом.

Примерно с минуту он ничего не говорит, просто смотрит на воду. Она плещется, борясь с тишиной. Затем он отвечает, тихо, отчётливо.

— Как всегда наблюдательна, Грейнджер. Десять очков Гриффиндор.

Она злится, хотя и знает, что заслужила это. Она заворачивается в мантию, чтобы спастись от холода, и думает о том, стоит ли ей сесть.

Ей не стоит здесь находиться. Она должна соответствовать своей лжи — должна притворяться, что наслаждается вниманием Захарии, и играть безнадёжно влюблённую. Это её часть сделки.

Но её ноги привели её сюда, и все её нервы раскалены, но она не может спорить. Она опускается на колючую мёртвую траву. Говорит то, что думает, потому что каждый раз, когда она пытается как-то отфильтровать свои слова, всё равно проваливается — так зачем вообще пытаться?

— Зачем ты это сделал?

Малфой не отвечает. Смотрит прямо перед собой, рассеянно тянется одной рукой, чтобы потереть глаза.

— Я могла справиться сама.

— Не всегда дело должно быть в тебе, Грейнджер, — резко говорит он, и его тон холоднее, чем ноябрьский воздух. Затем, прежде чем она успевает ответить, он издаёт низкий сердитый рык, вытаскивает из кармана палочку и тихо бормочет заклинание.

Гермиона смотрит, как матово-белое одеяло укрывает его тело, чтобы уже через секунду раствориться. Плечи Малфоя расслабляются.

Она знает, что он не ответит, если она спросит. Поэтому вместо этого бормочет “Специалис ревелио”. Малфой не реагирует, когда его заклинание открывается ей. Наверное, ожидал, что она это сделает.

Это охлаждающие чары — и достаточно сильные. Он немного изменил заклинание, чтобы оно работало ещё лучше.

Неудивительно, что он всегда такой холодный.

— Зачем ты вообще это делаешь? — она снова сначала спрашивает, а потом думает.

Его ответ равнодушный. Невозмутимый. Он всё ещё не смотрит на неё. На самом деле, она удивлена, что он вообще решил ответить.

— Притупляет боль.

— Какую бо…

Она чувствует на себе его тяжёлый взгляд, смотрит, как он закатывает свой левый рукав.

Ей не удаётся удержаться от вздоха. Она не видела её. Нет, она видела, как он тёр её. Как чесал её сквозь ткань своего рукава. Но с момента возвращения в Хогвартс она не видела его Тёмную Метку. Не видела, в каком состоянии та находится.

Она гноится.

Кожа вокруг пятнистой серо-зелёной змеи шелушится — она приняла нездоровый красноватый оттенок, покрылась пузырями с одной стороны, корками — с другой. Сама метка, кажется, поблекла. Ну нет, не поблекла. Скорее, как-то смазалась. И в то же время по её виду понятно, что она здесь навсегда.

Гермиона не замечает, что тянется к ней, пока он не отдёргивает руку. Она тоже убирает свою, пряча её за спину на случай, если ей в голову придёт ещё какая-нибудь идиотская идея.

Часть её думает о том, как это глупо.

Что-то около двух недель назад он оставил на её шее новые следы — сказал что-то в духе мне не жаль и заставил её чувствовать странные вещи — а теперь она боится прикоснуться к нему?

Это просто идиотизм.

Тем не менее, она больше не тянется к нему.

— Только холод помогает, — говорит он.

Гермиона рассеянно играет с шерстью собственного рукава. Закатывает его, чтобы посмотреть на буквы, на которые она смотрела уже тысячу раз.

— Раньше я просто накладывала Жалящие Заклинания на свои ноги. Или на другую руку, — зачем-то говорит она. А потом вдруг начинает смеяться. Громко. В голос.

Боковым зрением она замечает, как Малфой как-то странно смотрит на неё. Она не может понять, с отвращением или смущением.

Но сквозь смех ей удаётся сказать:

— Знаешь, что? Это, чёрт, просто абсурд — просто смешно, но знаешь? Когда я только вернулась сюда, — она пинает траву ногой, — когда я снова увидела твоё чертово помпезное лицо, знаешь, о чём я в первую очередь подумала? — она решается бросить на него короткий взгляд, он смотрит на неё — внимательно. Лучше отвести глаза. — Я подумала о том, как мы похожи — наши шрамы.

И неожиданно для себя она показывает ему свою руку — угасающий дневной свет освещает её шрам. Глаза Малфоя фокусируются на нём, а потом он осторожно переводит взгляд обратно на её лицо.