— Эй! — кричит кто-то, шаркая ногами позади неё. — Гермиона!

Она поворачивается — вздыхает, когда видит Захарию. Он догоняет её бегом, сумка с книгами качается у него на плече.

— Привет, — говорит он, задыхаясь, его детское лицо немного порозовело.

— Привет, — повторяет она. Её внутренности стягиваются в тугой узел. Она не представляет, куда их заведёт этот разговор, но она думает, что он, наверное, зол. И имеет на это полное право.

— Я — эм… — его рука поднимается к его затылку, растрёпывает волосы, превращая их в пушистый беспорядок, пока он пытается что-то сформулировать. Он наклоняется в одну сторону, затем в другую, неловко и неуверенно.

— Извини, — выпаливает она.

— Я — нет, нет, не извиняйся — всё в порядке, эм — я имею в виду, я… мне кажется, что до меня оно дошло в несколько искажённом виде. Но да, эм — просто… я имею в виду, это всё очень мило, и, честно, я польщён — честно. Я просто, я, эм…

— Захария —

— Я гей, — выдаёт он.

Гермиона разом проглатывает всё, что она хотела сказать. Лицо Захарии бледнеет, и он нервно оглядывается на пустой коридор.

Она открывает рот. Закрывает. Как рыба.

Она не знала, куда их заведёт этот разговор, но точно не рассчитывала на это направление. Она разрывается между облегчением и растерянностью — облегчением, потому что он, кажется, достаточно любезен с ней, и растерянностью, потому что — ну, зачем он говорит ей это?

— Хорошо, — это первое, что ей удаётся сказать.

— Я просто — эм, я подумал, что это будет нечестно, если я тебе не скажу, учитывая твои чувства ко мне —

— Захария —

— Как я уже сказал, я польщен. И, честно говоря, может быть, если бы я не…

— Захария —

— Но я гей, и я в некотором роде смущен всеми этими слухами, и я просто…

— Захария! — огрызается она, и его карие глаза наконец фокусируются на ней, и его рот захлопывается. Она планирует сказать это резко и сухо. Сжато. Что-то в духе “это всё большая ошибка, никаких особых чувств, давай забудем об этом и разойдёмся друзьями.” Она планирует сказать это — но в итоге не справляется.

Вместо этого она говорит что-то совершенно другое — швыряет это в него, словно бладжер.

— Эти истории не о тебе, это Малфой.

Она чувствует, как сжимается её сердце. Её накрывает волна паники, когда она осознаёт, что говорит, но обнаруживает, что не может остановиться на полпути.

— Мои друзья увидели нас — на балу. И сделали свои выводы. Я просто сказала, что это был ты, чтобы защитить себя.

Захария словно окаменевает. Она чувствует себя ненамного лучше. Чувствует себя идиоткой, потому что она даже не знает, может ли доверять ему.

Из всех, кому она могла рассказать…

Она проклинает себя — мысленно, чтобы не нарушать тишину.

Затем Захария оживает.

— Эм… — говорит он. Отличное начало. — Хорошо, да — окей.

Потом он ещё немного размышляет. Хмурится.

— Подожди, нет — ты и…

— Малфой, да, — выдыхает она. Выдыхает впервые почти за минуту. Ей неожиданно становится легче. Но, возможно, это только потому что он пока не унёсся, хохоча, чтобы рассказать её секрет всей школе.

Нет, он только потирает переносицу, словно у него мигрень.

Могло быть и хуже.

— Малфой? — снова говорит он, и его тон где-то на грани ужаса и недоверия. — Серьёзно?

Она поджимает губы. Снова шумно выдыхает. Смотрит на свои ноги.

— Очаровательно.

Она снова поднимает взгляд. Захария выглядит неожиданно взволнованным, хотя она не может понять, почему.

— Что?

— Прости, прости, — он прищуривается, смеясь, и как будто пытается сформулировать ещё что-то. — Я просто — вау. Потрясающе. Мне бы даже и в голову не пришло —

— Да, я знаю.

— Что за странная пара —

— М-хм.

— Я имею в виду, после всего —

— Захария, я уже подумала об всём этом самостоятельно. Пожалуйста.

Его взгляд снова фокусируется, и она разговаривает с ним меньше пяти минут, но уже начинает понимать, что он из себя представляет. Он рассеянный. Застенчивый. Несосредоточенный и непостоянный. Безобидный. На самом деле, немного напоминает Луну.

— Хорошо, да… прости.

Она задаётся вопросом о том, сколько бы разбилось гриффиндорских сердец, если бы выяснилось, что он гей. Прямо сейчас ей в голову приходят как минимум три.

Но Захария сильно отличается от того, каким она его себе представляла.

Он извиняется за свою реакцию, его щёки снова розовеют, и она думает, что, возможно — возможно — он окажется достаточно добр и сохранит это в тайне.

Что ж, время покажет.

Она ощущает потребность в том, чтобы по-быстрому сбежать. Не хочет стоять и ждать, пока что-то пойдёт не так.

— Я — ну, мне пора, — говорит она, поворачиваясь — крепче цепляясь за ремень своей сумки.

Но он зовет её. Ну конечно. Иначе это было бы слишком просто.

— Подожди — Гермиона!

Она оборачивается. Задерживает дыхание.

И он говорит:

— Может, мы сможем помочь друг другу.

========== Часть 16 ==========

9 ноября, 1998

Она согласилась.

Делает ли это её идиоткой? Она всё ещё падает всё глубже в этот кратер?

Это ужасная идея, но, так же как она не нравится логичной части её мозга, она нравится всем остальным её частям, которые так отчаянно хотят скрыть правду. Она даже нравится её совести, потому что она не может смириться с наличием у себя чувств к Малфою.

Нет. Она не может.

План Захарии далёк от идеала. Их общая неопределённая и неуклюжая попытка скрыть то, что, возможно, не стоит скрывать.

Она осознаёт, что не удосужилась спросить, почему Захария так отчаянно пытается сохранить свой секрет. Чистый. Безобидный. Этот секрет не является ни следствием выбора, ни предательством по отношению к себе и ко всем его близким.

В отличие от её секрета.

Но, опять же, люди жестоки. Она понимает. Конечно, она понимает.

На выходных она послала Захарии сову с пергаментом, на котором нацарапала всего одно слово.

Окей.

В конце концов, это всё равно что получить ложное алиби. Неважно, насколько это неправильно, у неё нет другого выбора, кроме как принять это. Это спасательный круг. Единственный, на который она может рассчитывать.

Но сегодня она должна сыграть свою роль, и она даже не знает, сможет ли она. Она никогда не пробовала что-то подобное.

И она очень плохая актриса.

Она пытается успокоиться. Пытается собраться. Она делала и более опасные вещи — и гораздо более пугающие. Это ерунда. Полнейшая ерунда. Поэтому она глубоко дышит и фокусируется на том, как колючие швы её юбки скользят по её бёдрам, когда она встречает Захарию в коридоре неподалёку от класса Защиты От Тёмных Искусств.

Он поднимает брови, когда видит её — невербальное общение. Это его ты готова?

Она задирает подбородок в качестве ответа. Тянется к его руке, как они и договаривались. Они переплетают пальцы и вместе входят в класс. Ещё одно решение, которое она не сможет забрать назад.

Остальные замечают их, начинают шептаться, и она отстранённо задаётся вопросом о том, сделает ли она однажды хоть что-нибудь, о чём потом не будет жалеть. Каждое утро она жалеет о том, сколько зубной пасты выдавливает на свою щётку, всегда немного больше, чем ей нужно. В течение дня жалеет о том, какую выбрала обувь. Жалеет о том, как она начинает предложения и заканчивает эссе.

Но это что-то большее, чем перфекционизм. Большее, чем простое желание быть безупречной в каждой мелочи.

Дело в том, что она найдёт недостаток, даже когда его нет. Обязательно. Она должна.

Когда между дверью и партой, которую она займёт вместе с Захарией, остаётся десять метров, она осознаёт, что не верит в совершенство.

И она должна быть удовлетворена, потому что взгляд Малфоя даёт ей понять, что она и сейчас далека от совершенства. Он за последней партой, там, где сидит всегда, с Ноттом. Ей, к сожалению, хорошо его видно. Она замечает, как новая эмоция зажигается на его лице. Она ожидает злость, но перед ней на секунду вспыхивает что-то другое. Что-то похожее на боль. Доказательство того, что его эго задето.