– Пойду наугад, – решил добрый мальчик.

Шёл день, шёл два, а на третий услышал пение птиц.

– Может, это те птицы, которых я обижал? – обрадовался он, заходя в лес.

По дереву весело прыгала белка, у едва заметной тропки семенил ёжик с яблоком на спине. А на высокой берёзе сидела сорока-белобока, наша болтливая знакомая.

– Кар-р-раул, – едва не свалившись с дерева, завопила перепуганная тараторка, – нас нашёл злой мальчик. Спасайтесь, спасайтесь, кто может. Он нас уничтожит. Спасайтесь от злодея!

И первая дала дёру. Все птицы и звери в страшной панике бросились врассыпную. Кругом воцарился хаос, как будто начался всемирный потоп или пожар. Белка несколько раз перевернулась в воздухе, едва успев зацепиться маленькими лапками за тонкую ветку, ёжик, забыв про яблоко, помчался словно спринтер на соревнованиях, птицы попрятались в гнездах, змеи, мыши, хомяки юркнули в норки, а кошки и собаки, забыв о взаимной вражде, мчались по лесу бок о бок.

Юный путешественник опешил. Ему даже в голову не приходило, что животные боятся его настолько сильно. Добрый мальчик бросился за беглецами.

– Я уже не злой, я не хочу никого обижать. Постойте же, постойте. Мне так нужна ваша помощь, – кричал он во весь голос. Но его никто не слышал.

– А-а-а, – снова раздался крик, – помогите.

Мальчишка бежал так быстро, что не смотрел под ноги и угодил в глубокую яму со всего размаха. К счастью, её дно устилал толстый слой прошлогодних листьев, которые смягчили удар.

– Ур-р-ра, ур-р-ра-а-а, злой мальчик свалился в яму, посмотрите, посмотрите, теперь ему не выбраться, – тараторила во всё горло сорока, нарезая круги над землёй.

Все животные, птицы, насекомые медленно приблизились к яме и увидели горько плачущего врага, сидящего на самом дне. Выбраться он оттуда никак не мог, да ещё больно ударился при падении.

– Помогите, мне нужна ваша помощь, – подняв голову, простонал мальчик.

– Ха-ха-ха, – крикнула громко сорока, – ему нужна наша помощь. Как бы не так! Помогай себе сам, отвратительный злодей. Вот тебе – получай!

И, схватив клювом шишку, бросила в ненавистного злодея.

Ой, что тут началось! Звери словно сошли с ума. Белки швыряли в мальчика шишками, ёжики – яблоками, птицы – землёй и ветками, кошки злобно мяукали, собаки лаяли и рычали, змеи шипели, а сорока носилась вертолётом и довольно выкрикивала:

– Так ему, так ему, пусть получает.

– З-з-з, что тут происходит? – раздалось звонкое жужжание, и разом наступила тишина. Над животными застыл пчелиный рой во главе с красавицей пчелой. Это была их королева. Её подданные легко и быстро помахивали прозрачными крылышками.

– Что вы делаете? – строго спросила пчелиная королева.

– Это злой мальчишка, он упал в яму, и мы его наказываем за все его мерзкие дела, поделом ему, – выпалила скороговоркой сорока, – пусть почувствует, как нам было больно.

Царица пчёл посмотрела в яму, где, сжавшись в клубок, плакал мальчик.

– Как вам не стыдно? – прожужжала пчела.

– А почему нам должно быть стыдно? – наперебой закричали звери. – Этот гадкий злодей вытворял с нами ужасные вещи, пусть на своей шкуре почувствует боль.

– А вы решили стать такими же, как он, злодеями? – полюбопытствовала королева.

– Нет, мы не хотим быть злодеями.

– Тогда почему вы поступаете так же, как и он?

Ответом была тишина.

– Помогите ему выбраться, – приказала пчела.

Звери позвали бобров. Конечно, кого ещё звать на помощь в таких случаях? У бобров такие острые, крепкие зубы, что они легко перегрызают деревья, какими бы толстыми те ни были, и строят на реках надёжные плотины. Бобры-строители мигом свалили дерево и опустили один край в яму. Пострадавший выбрался на поверхность.

– Спасибо, – поклонился мальчик всем животным, – и простите меня, пожалуйста, за то, что я причинил вам столько зла. С этого дня даю слово, что никогда-никогда не стану прежним. Никто не будет мной обижен.

Звери и птицы не верили своим ушам.

– Мне очень стыдно за прошлые поступки, – продолжал говорить их злейший враг, – ведь я даже не понимал, какую боль и какой страх вы чувствовали. Я это понял лишь тогда, когда со мной обошлись так же. Я признаю, что заслужил то, что со мной случилось. А ещё я пришёл просить вас о помощи.

И мальчик рассказал всем о том, что случилось, – о нашествии крыс.

Звери наперебой загалдели, птицы зачирикали, а больше всех шумела сорока.

– Крыс-с-сы, какой уж-ж-жас-с-с. Спасайтесь кто мож-ж-жет, – и первая собралась улетать.

– Тихо всем! – гавкнул огромный бездомный пёс. – Мы должны вернуться. Не позволим крысам хозяйничать в нашем доме.

– Да-да, – зашипели ужи, – не позволим.

– Не позволим, – подхватили все звери и птицы.

И они вернулись домой. Крысы, увидев кошек, собак, ужей, в страхе разбежались, и вскоре их никто не видел. Добрый мальчик сдержал слово. Никогда в жизни он больше не обидел ни одно живое существо и не позволял другим делать это. На деревьях возле дома доброго мальчика висели кормушки для птиц. У дверей стояла миска, полная еды, для кошек и собак. В саду лежали яблоки и орехи для белок и ёжиков.

Рогатки были сломаны, а сердце – исправлено.

Признаётся, что, до того как ИСП заметил его, он зарабатывал публикациями в Интернете. Писать начал, попав под влияние Кэрролла и его «Алисы…». Не говорит о себе много, так как считает себя недостаточно примечательной личностью. Упоминает лишь о клинической нелюбви к спорту, предрасположенности к вредным привычкам и полном осознании собственной никчёмности, и, несмотря на всё вышеперечисленное, всегда старается оставаться самим собой и никому не пытается угождать. Любимый поэт – Заболоцкий, любимая книга – «Алиса в Стране чудес», любимая группа – Alice in Chains.

Пульсирующие светом маршмеллоу снова видны мне через шёлковую щель, источающую фиолетово-грозовое сияние. Они предстают предо мной плывущей горстью бесформенных сердец. Шов, рассёкший стену надвое, – единственный источник, передающий признаки жизни с внешней стороны этого… Дома? Ящика? Шкафа? Из всех кубов, в которые способен поместиться человек, моё пристанище похоже на сейф или холодильник: беззеркальный, обесточенный участок материи, пропитавшийся кислотной ржавчиной и прокисшим кефиром.

Я живу во мраке отзвуков сознания. Серые, лишённые штрихов и деталей образы убеждают в зыбком правдоподобии собственной реальности, которую не развидеть. Я не сформировал представления о своём теле, иногда бездумно ощупываю себя, пытаясь запомнить любую деталь, преобразовать ощущение в подобие воспоминания. Скреплённое бурлящими наростами, воняющее старым ковром, истощённое и немощное. Оно липкое, пористое: пальцы пухлые, как свечи, вязнут в нём. Я лишён права следить за временем, но у меня есть возможность ждать, что однажды, неощутимо для меня, кто-то извне оборвёт мою жизнь. А если это уже произошло, то на что мне надеяться?

Спустившись в подвал, ноги ступили на дощатый пол, покрытый ошмётками лиловой серы. Щели между хлипкими досками заполнены сплющенными тараканами и иссохшими мушиными стёклышками, что стёрлись в перхоть. Два равноудалённых друг от друга тубуса из алого стекла подпирали собой вздувшийся жабьим брюхом потолок. Из их изломов туго тёк раскалённый синий пластик. Драпируя собой пол – слой за слоем, образуя поверхность настолько скользкую и горячую, что она казалась расползающимся фундаментом. Вверх, по спирали холодных ступеней. Затем – коридор с его упирающимися в бока стенами из окоченевшего камня и льющегося стеной обжигающего воска, капающего с тающих сталагмитов. В конце узкой и сырой тьмы была нора под аркой из двух злобно ухмыляющихся жёлтых горгулий с красными рубинами в глазницах – от них веяло слякотью и влажной почвой. Из самой норы слышался запах жжёного сахара вперемешку с вонью сточной рыбы. Её отделанная матовым бархатом утроба источала колючий холод. Через пятьсот футов свободного падения я с хрустом расквасил нос, шлёпнувшись о мертвенно-белый мрамор. Мне с трудом удалось встать, слегка покачиваясь, я пытался разглядеть в асимметричной бронзово-серой кляксе очертания лица, но отражалось месиво, не имеющее формы, – симбиоз табачного дыма и вагинальных выделений.