– Возможно…

Что-то было в этих словах эксперта – Хюльдар уже сейчас испытывал жгучее желание как можно скорее упрятать этого изувера за решетку. Когда он только пришел сюда, желание не было таким всепоглощающим. Было бы несправедливо оставить без наказания того, кто совершил такое.

Облаченная в перчатку рука эксперта парила над подносом с поблескивающими инструментами. Хюльдар следил за ней, пытаясь угадать, на какой из них падет выбор. Но прежде чем он пришел к какому-то заключению, эксперт, неожиданно повернувшись к нему, после небольшой изучающей паузы спросил:

– Вы не находите немного странным, что расследование такого дела поручено именно вам?

Вопрос Хюльдару не понравился, он прозвучал как недоверие к его компетенции и был тем обиднее, что следователь и сам об этом думал.

– Что вы имеете в виду?

– Нет-нет, ничего просто это одно из самых жестоких убийств, когда-либо здесь случавшихся. Я, например, не поручил бы малоопытной молодежи руководить вскрытием. Может так статься, что выбор пал на вашу кандидатуру по каким-то другим соображениям, а не из-за профессиональных качеств? Насколько мне известно, у вас в отделении есть следователи и поопытней?

– Это вопрос не ко мне, у меня нет на него ответа.

Конечно, у него был на это ответ. Причем расширенный и аргументированный. Причина, по всей видимости, крылась в том, что репутация всех опытных сотрудников в данный момент оказалась, мягко говоря, подмоченной. Проверка специального прокурора обнаружила серьезные нарушения в работе полиции, и в этой связи было начато расследование методов ее работы. В процессе выявилось, что прослушки и обыски производились без ордеров, те стряпались задним числом, если в них вдруг возникала необходимость, материалы следствий бесследно исчезали, на свидетелей оказывалось давление, на допросах применялось запугивание и даже побои. Короче, список был обширный.

СМИ обсасывали этот скандал неделями, расколупывая всё новые и новые подробности, и почти все высокие чины следственной полиции были втянуты в это болото. Однако никто не был уволен или даже понижен в чине, и, насколько Хюльдару было известно, ничего подобного не ожидалось. Ситуация была абсурдной – большинство работников полиции выполняли свой долг с честью, и пока те немногие, с рыльцем в пуху, не были наказаны, тень недоверия ложилась на всех остальных. Но, к сожалению, никаких изменений, видимо, не предвиделось – виновники надеялись просто отсидеться. За годы работы некоторые из них влипали в делишки и похуже без привлечения к какой-либо ответственности, так что это была уже своего рода традиция. Однако со времени скандала прошло еще недостаточно времени, чтобы кто-то из этих типов захотел сейчас высовываться. Руководитель расследования – лицо публичное, а им сейчас меньше всего хотелось напоминать публике о том, что они по-прежнему занимают все те же посты. Поэтому выбор и пал на Хюльдара: его репутация была безупречна, во всяком случае, служебная. В личной-то жизни он ангелочком не был…

– Не принимайте это на свой счет, мне просто хотелось вас предостеречь. Если вам поручено расследование по той причине, которую я предполагаю – и, думаю, вы тоже, – будьте уверены, что ваши предшественники совсем не заинтересованы в успешном завершении дела. Будтье осторожны, я говорю это от чистого сердца.

Хюльдар решил промолчать. От ментоловой вони у него перехватывало дыхание, и он слегка оттянул край маски, впустив под нее воздух. Глаза судмедэксперта сощурились в улыбке, и он хлопнул ладонями, возвещая, что пришло время начинать. Затем, выбрав скальпель, занес его над Элизой. Хюльдар пристроился сбоку и, когда острие скальпеля заскользило по белесому телу, закрыл глаза.

Голос дикторши звучал серьезно и даже несколько трагично. Аустрос Эйнарсдоттир обычно нравился этот голос, он очень подходил для радионовостей. Когда дикторша сообщала радостную новость – о каком-нибудь городском празднике или открытии новой дороги, – ее голос звенел воодушевлением. Иногда она слегка перегибала палку, и тогда создавалось впечатление, что событие, о котором сообщала дикторша, касалось ее лично, будто она сама принимала участие в организации празднества или была главным пользователем новопроложенного куска трассы в каком-нибудь захолустье. Но когда сообщалось о чем-то серьезном, дикторша непременно прикручивала энтузиазм до минимума, читала размеренно, будто хотела вчеканить в сознание слушателя каждое слово. Именно так она говорила сейчас.

Впрочем, возможно, этим неспешным чтением маскировалась топорность самой новости. В ней просто коротко сообщалось, что в Рейкьявике, в ночь на пятницу, умерла женщина, что смерть, по всей видимости, была насильственной и что полиция не дает никаких комментариев по поводу происшествия. И всё. Вот зачем, спрашивается, сообщать такую новость? Будто людям невтерпеж услышать о возможном убийстве… Неужели нельзя было подождать до выяснения всех фактов? По крайней мере, Аустрос от этой новости легче не стало.

Она встала, чтобы выключить радио. Теперь передавали спортивную сводку; слова буравили барабанные перепонки, как визг мела по школьной доске. К слову, за все годы преподавания Аустрос так и не смогла привыкнуть к этому – и вздохнула с облегчением, когда пришло время маркерных досок. Она никогда не раздражалась, если ученики забывали закрыть маркер и тот высыхал, – все что угодно, только не режущий слух визг, сухая кожа рук и меловая пыль.

Выключив радио, Аустрос сразу почувствовала себя лучше. Это была единственная положительная перемена в ее жизни с тех пор, как почти два года назад умер ее муж. При жизни он всегда, как приклеенный, сидел у радиоприемника, внимая перечислению всех футбольных голов мира, и обязательно на зашкаливающей громкости. Его не интересовал Интернет, а также что эти голы можно было посмотреть-послушать в тишине и спокойствии, – нет, ему нужно было обязательно воспринимать все на слух.

Но теперь Аустрос скучала по общению с ним – ей не хватало его заботы и тепла. Сейчас она с радостью согласилась бы на пересадку в собственное ухо постоянно транслируемого спортивного канала, если б только это помогло вернуть мужа.

На кухне тренькнул телефон, лежавший на столе рядом с остатками нехитрого обеда. Аустрос готовила на скорую руку, без каких-либо предвкушений. С тех пор как она перестала работать, пропала разница между буднями и выходными. Раньше Аустрос накрывала на стол не спеша, вдумчиво сервируя блюда, предусмотрительно оставляя по правую руку место для газет, которые любила просматривать во время еды, а после обеда усаживалась за чашку кофе.

Теперь кофе стал одним из пунктов бесконечного списка запрещенных врачом продуктов. В этот же список загремели масло, соль, жир и масса всего того, что делает еду съедобной, поэтому и невозможно было ею наслаждаться – творог с огурцом и хлебом из спельты трудно назвать яством.

Экран телефона светился синевой, и она с удивлением взяла его в руки. В последнее время ей мало кто звонил по воскресеньям – впрочем, как и в другие дни. Еще реже случалось получать эсэмэски. Ни ее сестра, ни подруги не пользовались таким видом связи. Все они были дамы дальнозоркие и с трудом попадали пальцами по нужным буквам. Аустрос была единственной, кому удалось отключить автокоррекцию, постоянно предлагающую какую-то галиматью.

Она открыла сообщение. Это, должно быть, какая-то ошибка. Может, и здесь каким-то неведомым образом постарался автокорректор и изменил слова на цифры? На экране стояло: 2, 116, 53, 22, 16 22, 19, 49 90, 49. Цифры не были похожи ни на что, ей известное, – ни на номер телефона, ни на номер кредитки, ни на номер лотереи. Отправитель неизвестен. Может, это какой-то вирус? В смартфонах, наверное, такое случается…

Чтобы без толку не задаваться бесполезными вопросами, Аустрос решила позвонить провайдеру и, после бесконечного ожидания, наконец попала на слишком уж говорливого, по ее мнению, юнца. Как можно точнее объяснив суть дела, она добросовестно ответила на все его вопросы, но юнец, видимо, решил, что она давно выжила из ума, и ей пришлось без конца повторять одно и то же и отвечать на вопросы, не имеющие никакого отношения к делу. В самый разгар их разговора телефон опять дзинькнул, что еще больше вывело ее из себя, особенно после того, как парнишка принялся убеждать ее, что ничего не слышал.