На щипцах для завивки загорелся зеленый огонек, и Аустрос, не без некоторого удовлетворения, осмотрела свое лицо в зеркале. Отложив в сторону макияж, взялась за укладку волос – неспешно, прядь за прядью. Горячий аромат влажных волос заполнил ванную и немного ее успокоил. Неважно, каким окажется этот гость и его визит – интересным или скучным, – по крайней мере, она будет хорошо выглядеть.

Снаружи дом был похож на множество других таких же построек шестидесятых-семидесятых годов. Безыскусный бетонный корпус, одноэтажный, около ста восьмидесяти метров под простой покатой крышей. Внутренняя планировка была, по-видимому, ориентирована на ушедшие времена: супружеская спальня, столовая, маленькая кухня и несколько крошечных детских комнат с встроенными шкафами, отражающими одноообразие одежды тех времен. В детстве Фрейя мечтала обзавестись именно таким домом – в нем должны были жить она, ее муж и двое их прекрасных детишек, девочка и мальчик. Скорее всего, кот и аквариум в доме мечты тоже присутствовали… В общем, полнейшая противоположность ее теперешней жизни.

По обе стороны калитки стояли горшки с засохшими с прошлого лета цветами; в остальном же ничто не наводило на мысли о смерти. Дом как ни в чем не бывало стоял ровно посередине двора, и если б Фрейя не была в курсе событий, подумала бы, что жизнь здесь идет своим чередом – нигде на участке не желтело ни одной полицейской оградительной ленты; что уж говорить о заклеенных крест-накрест дверях, как она себе представляла…

Фрейя вдруг задалась вопросом, изменил бы что-нибудь архитектор, проектировавший этот типичный семейный дом, знай он, что случится с его жильцами сорок лет спустя? Может, он увеличил бы окна, чтобы Элизе было легче спастись, предусмотрел бы решетки и надежные садовые ограждения, не стал бы подчеркивать беззаботную открытость дома, дабы не усыпить бдительность его хозяев? Фрейя разглядывала дом через заляпанное окно машины, не находя ответа. Она припарковалась на улице, боясь повредить улики на домашней парковке. Но опасения ее, по всей видимости, были безосновательными, так как парковка не была огорожена, и на ней сейчас стояла полицейская машина. Однако лучше сделать несколько лишних шагов, чем быть обруганной полицейским начальством.

Фрейя заглушила мотор, но все еще сидела, держась за ключ и не решаясь выйти на холод. Внутри было не намного теплее – система обогрева в старом драндулете, который она одолжила на время у брата, испустила дух на полпути сюда, и теперь стёкла украшал слой инея. В машине воняло старыми сигаретными бычками, которые давно уже надо было выбросить из набитой пепельницы, и чем холоднее становилось в салоне, тем сильнее была вонь. Она смешивалась с приторным ароматом картонной елки, свисавшей с перекошенного зеркала заднего вида. Во рту у Фрейи все еще стоял привкус утренней яичницы, плохо уживавшийся с насыщенным пихтовым амбре. В надежде подавить приступ тошноты, она сделала большой глоток колы. Полузамерзший напиток гулко бултыхнулся о стенки банки и прохладно заструился к желудку. Ей стало немного лучше, а выйдя из машины и вдохнув свежего зимнего воздуха, она почувствовала, что дурнота исчезла совсем.

На улице было морозно, а одежда Фрейи совсем не подходила для посещения места убийства, да и вообще для улицы. Телефонный звонок застал ее в пути на встречу с подругами. Она собиралась пообедать вместе с ними в центре города и была одета сответственно мероприятию, в меру изящно – не то чтобы «очень», но и не так, чтобы «совсем не». Впрочем, можно было сказать, что небольшой перевес в сторону «очень» все же присутствовал.

Не снимая варежек, Фрейя долго возилась с молнией, пытаясь прикрыть воротником шею, и наконец ей это удалось. Поправив одежду, она получше оглядела дом. Ей показалось, будто над этим местом витает что-то неуловимо-гнетущее: сероватые зимние тени здесь выглядели глубже, а сквозящий по улице ветер ощущался резче, чем у соседних домов. Хотя, скорее всего, это было просто ее разыгравшееся воображение. Она постаралась стряхнуть с себя неприяное ощущение, сунула ключи в карман куртки и медленно и сосредоточенно выдохнула. Изо рта вырвалось растрепанное облачко пара, под ногами заскрипел плотно слежавшийся на тротуаре снег. Это был единственный звук, нарушавший наполнявшую воздух тишину. Такая безмолвная тишина возможна только зимой и совсем немыслима летом: с голых ветвей не доносилось птичьего пения и все вокруг казалось обездвиженным и застывшим. У Фрейи было такое чувство, будто она одна на свете, пока не хлопнула дверь близлежащего дома и не послышались быстрые шаги. Может, кто-то опаздывает на автобус? Остановившись на середине дорожки к дому, Фрейя увидела спешащую к ней женщину, одетую явно не по погоде.

– Здравствуйте! Извините…

У женщины, видимо, не было времени толком одеться, прежде чем выскочить на улицу, и теперь она, дрожа от холода, стояла в тонком дождевике, никак не вяжущемся с временем года. Ее волосы были поспешно забраны в «хвост», и лишь один глаз подведен. Из-за этого она выглядела слегка подвыпившей.

– Извините… меня зовут Ведис, я живу вон в том доме. Это я нашла мальчиков. – Разомкнув прижатые от холода к груди руки, женщина указала на стоящий по соседству дом. Он был совершенно таким же, как и дом Элизы и Сигвалди, и Фрейя заметила в окне фигуру взрослого человека. Она решила, что это, по-видимому, муж женщины. Заметив, что Фрейя смотрит на него, тот тут же отошел от окна, а женщина продолжила: – Мы… я… я имею в виду, мы, жители этой улицы, мы все в шоке…

Фрейя не знала, что ей на это ответить, и женщина еще больше смутилась. Фрейя ей немного сочувствовала, – женщина, несомненно, выскочила на улицу в надежде получить какие-то новости о происшедшем, но в конечном итоге ее решение, как, впрочем, и большинство любых скоропалительных решений, оказалось не таким уж разумным.

– Я просто надеялась узнать, что там с детьми и с Сигвалди… Все жители в курсе, что вы были здесь позавчера и вчера, но никто нам ничего не говорит. Меня опрашивали, просто засыпáли вопросами; я на все ответила, и как можно подробнее. Но ни на один из моих вопросов так никто и не ответил. Я услышала об убийстве по радио, и у меня прямо сердце схватило. Это одно и то же дело?

– К сожалению, ничем не могу вам помочь – я не из полиции.

– Не из полиции? – удивилась женшина. – А откуда?

– Я работаю в государственном учреждении. – Фрейя постаралась произнести это как можно спокойнее. Она не хотела называть Комитет защиты детей или Дом ребенка, чтобы не давать пищу для сплетен. Это могло быть понято превратно: когда люди слышали о Комитете, они, как правило, представляли себе нерадивых родителей, а Дом ребенка связывали с сексуальными преступлениями против несовершеннолетних. Скоро новости об убийстве будут уточнены, и тогда соседка получит информацию, которой так жаждала сейчас. – Я, к сожалению, не могу комментировать происшедшее здесь.

Соседка состроила мину, будто Фрейя сознательно старалась исключить ее из круга посвященных.

– Мы знаем: что-то произошло! – Фрейя ожидала, что за этим последует нравоучительное «на-на-на-бу-бу-бу», но вместо этого соседка добавила: – Мы видели, когда приехала «Скорая». И когда уехала.

Она открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но снова закрыла его. Трудно не понять, когда в машину грузят мертвеца; никто не закрывает лицо человека, если тот просто болен.

– Это просто невыносимо – ничего не знать! Они нам не просто соседи, мы с Элизой были хорошими подругами! – Ведис находилась примерно в том же возрасте, что и Элиза – где-то в районе тридцати, – и они вполне могли дружить. Фрейя обратила внимание на то, что эта женщина говорила об Элизе в прошедшем времени. Она стояла, дрожа от холода; а может, это на нее так действовал предмет разговора? – Так кто это был на носилках?

– К сожалению, я ничего не могу сказать по этому поводу. Но, думаю, все в скором времени прояснится. – Фрейя старалась не выказать ни единой эмоции, чтобы соседка не могла истолковать ее по-своему.