– Дождь не глупарь. И без этого убийства надумает придёт… А ты труханул? Крепко?
– По себе судишь? Что, уже медвежья хворь напала?
– Ой… ой… Геройка… А кто дребезжал, что сквозь траву слышал её холод? Ещё на таком расстоянии? То ты слышал холод страха. Невредно знать, у змеи температура окружающей среды… Попалась какая-то контуженная, с припёком. А ну на глазах корки? Так нормальная телом слышит, сразу б ушла и не обязательно было играть с тобой в переглядушки. Может, лежала себе панночка шипуля, обмахивалась веером и вовсе на тебя не смотрела? Можь, и в сам деле слепенькая? А ты со страху полез строить ей глазки. Ты б ещё спел:
– На тебя, дор-рогая,
Я гляжу не м-миг-гая!
– Полежал бы вместо меня в ручье и спел. Я б охотно послушал.
– Я как чувствовал… Кто тебя звал из ручья? Всё не слушаешься маленьких?!
14
Цыпленку замкнуться в собственной скорлупе – значит не увидеть жизни.
В. Жемчужников
– Хлопцы! А вот и я! Не соскучились без мене? Бог вам в помочь!
На угорке, в кутерьме молодой ожины, стояла мама. За плечом на тохе золотилась соломенная кошёлка со снедью.
– А мы думали, Красную Шапочку волки украли и пирожки все конфисковали, – выразил скромное предположение Глеб.
– А!.. Да оно то то, то то, – заоправдывалась мама. – Совсем закужукалась девка. Пока добежала… Старой бабе и на печи ухабы. А время на ко́нях скаче… Ну, как вы туточки с Богом?
– А разве с нами был кто третий? – заботливо спросил меня Глеб.
– Я что-то не заметил.
В угрюмой сосредоточенности он пустил округ себя хваткий взгляд, пропаще вздохнул:
– Я тоже…
Мама угнездилась в теньке плетня. Машет нам:
– Бросайте, хлопцы. Сидайте! Сидайте!
Тохи обрадованно, будто это их звали к столу, выпорхнули из наших рук.
Но кто бы ещё разжал нам пальцы?
Мы ловчим на ходу свести их в кулаки – не получается.
– Замри! – крикнул я.
Глеб уже занёс ногу над ручьём и так, с поднятой ногой, застыл.
Негнущимися пальцами, как лопаткой, зачерпнул я ила, швырнул ему на бок.
– Ну Антонелли! Люди живые ходят!
– А ты думал, одни покойнички шпацируют?[55]
– Увидят…
– В обморок не упадут. А то наш Забывашкин эр-раз через воду, ручонки и не собирается мыть. Эге, думаю, надо напомнить.
– Всего выляпал! Теперь мойся.
– На то и рассчитывалось. Омоешь бочок, заодно сполоснёшь и ручки. Перед едой высочайше не возбраняется.
– Кто же спорит? – кротким голоском тишайшего из смертных согласился Глеб и не забыл метнуть в меня горсть ила.
В ручье мы весело схлёстываем с себя грязь. Внутри нас то ли на дрожках кто раскатывал, то ли рвались самодельные фугаски.
– А третий, – я саданул себя кулаком по рыку во впалом животе, – был. Марш святого Антония! К э н я з ь Солнушко скоро будут полудневать. А ты напевай:
– Где ты, где ты,
Завтрак наш, гуляешь?
– Хлопцы! – шумит мама. – Да хватит полоскаться. Сороки покрадуть! Шо я тоди буду одна робыты?
Старая добрая кошёлка бережно рассадила нас тугим кружком.
На раскинутый синий фартук мама выставила из плетёнки зелёную литровую бутылку с супом.
– Что это Вы, ма, так торжественно молчите? – со смешком подкатываюсь я.
– А шо я вам, хлопцы, вэсэлого скажу?
– Хотя бы это: «На тебе, Глебонька, кренделёк. На, Антошенька, два. С праздничком!»
Нечаянная обида подпекла её.
– И-и!.. Нашёл чем по глазах стебать, – глухо проговорила она. – Из чего тулить твои крендельки-орешки? Пшеничной муки нэма и знаку…
– Ма, да не оправдывайтесь Вы перед этим гориголовкой, – сказал Глеб и выставил мне из-под мышки кулак.
Светлеет мама лицом.
– Спасибо заступничку. На́ тоби твою гарну ложечку…
Глеб важно принял свою ложку, вмельк пробежался глазами по стеблю. Ещё зимой он сам нацарапал на стебле гвоздком: «Найди мясо!»
– Будем искать вместе, – улыбнулся Глеб ложке. – Быстрей найдём.
– Не, Глеба, похоже, не найдёте и вдвох… – Мама основательно роется в кошёлке, конфузливо кривится: – Э-э!.. Стара шкабердюга… Я, хлопцы, мыску забула!
– Значит, так надо, – деловито рубнул Глеб. – Ложечке даём отгул по случаю Первомая. – Он кольнул меня в бок локтем. – Делюсь по-братски. Тебе вершки или корешки?
– Вершки.
Глеб постно протягивает мне затычку от бутылки.
Мотает над собой бутылкой.
– У неё головка не закружится? – переживаю я за бутылку.
Глеб не опускается до ответа мне, смотрит бутылку на солнце.
– Ну и супище!.. Госпожа Перловка… Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Вижу, гордое мясо в забеге не участвует. Зато луку-у…
– Ну а як же? – спохватывается мама. – Лук пользительный. Одна титка по радиву казала, шо лук по митаминам бежит на первом месте, а потом капуста. На лук мы богатюки… По всяк лето его что грязи. Хоть луковым плетнём огородись!
Глеб развалил кукурузный чурек натрое.
Мама отмахнулась от своей доли.
– Иди ты! Я дома поела… Не ждить, ешьте плотно. Глаза шоб не западали.
– Без Вас мы не начнём, – уважительно поглаживает Глеб бутылку. – Мы не видали, как Вы ели.
– Да. Не видали, – подтянул я Глебову сторону.
Через силу мама взяла свой кусок, и бутылка забегала по кругу.
Рад Глеб, что чурек велик; рад и чурек, что у Глеба рот велик. Эвва, ка-ак он жестоко кусает! Голодный и от камня откусит, не окажись чурека.
В мгновение все остались без дела. Никто не заметил, куда подевались суп и чурек. Только разбежались – стоп!
– Что ещё? – буркнул Глеб с жёстким спокойствием палача – отрубил одному голову, на всякий случай интересуется: кому ещё?
– А супик ничего, – доложил я маме.
– Всё ж не суха вода, – уточнила она.
Я взял бутылку, в которой только что был суп, прижал к груди и, ласково наглаживая её, запел:
– Супчик жиденький,
Но питательный…
Я наставил палец на Глеба и влюблённо продолжал гудеть:
– Будешь худенький,
Но пузатенький.
– Эта горя нам не грозит! – постучал он себя по впалому животу. – Ма, вторая серия будет?
– Будэ, будэ, – покивала мама.
На синий стол выскочила кастрюля с мамалыгой и с молоком.
Глеб отпустил ремень на одну дырочку:
– Зарадовалась душа, что видит кашу, разгоню нашу. Такой кашенции ни один король не ел!
– Шо ж то за король, раз ему и мамалыги не дають?.. – загоревала мама. – А Митька, гляди, зараз на демонстрации… Хай сыночку лэгэ-эсенько икнэться…
– Хай! – подкрякнул Глеб дуря.
Я тоже ничего не имел против:
– Хай!
Глеб заведённо утаскивал из кастрюли ложку за ложкой с горой. Я ловчил не отстать.
Вдруг Глеб присвистнул.
– И что то за мода свистеть за столом? – выговорила мама.
– Как не свистеть? – проворчал Глеб. – В каше что-то чёрное. Изюм?.. Муха?.. – Выловил мизинцем. Муха! Торжественно показал всем. Хотел обсосать, но великодушно раздумал и уже сожалеюще метнул за плечо: – Лети, бабаська. Загорай!
– Разбрасываешься мясом! – попрекнул я. – Не пробросаться бы… Бабу с колбасой выкинул!
– Дела! – опечалилась мама. – Совсем закухарилась Полька… Оно… – В её зрачках дрогнула живинка. – То наша печка так варит. Муха… Всего одна муха… Много ль она одна съела? Хлопцы! На первый раз да низзя простить?
– Можно, – в одно гаркнули мы с Глебом. – В наших желудках и долото сгниёт!
– А тут всей-то беды муха! – улыбнулась мама. – Хорошая стряпуха и две запечёт в пирог!
