— Мы все равно вернемся, потому что любим вас! — перебила его Таня.
Леночкин голос в радиоприемнике только плакал.
18
— Это как это «улетели»? — грозно спросил председатель Фома Акинфыч, наступая на доктора Златкина.
— Да, так прямо по радио объявили, — бормотал доктор. Губы его тряслись.
Профессор Кубатиев поминутно снимал и протирал дорогие очки в черепаховой оправе и взирал на мир неодобрительно, словно ожидая от него подвоха. Инна Макоедова, обсуждавшая в это время с дядей Мишей Пантиашвили и старым пасечником Евсеевичем лечебные свойства прополиса, подошла к профессору и сказала:
— Я видела, как из-за леса ракета взлетала. Подумала, что метеорологическая…
— Да тут на сто верст ни одного метеоролога! — авторитетно заявил председатель. — Это как же получается, дорогие мои колхозники?! К нам люди из самой столицы, а вы своих детей в космос спровадили! Это же нашей науке урон и поругание!
Председатель так страдал за авторитет советской науки и родного колхоза, что даже вспотел в своем солидном, но теплом не по сезону зимнем пиджаке.
— Да как же я товарищу профессору, товарищу доценту и товарищу журналисту в глаза глядеть стану?
— Вах! — сказал в пространство дядя Миша Пантиашвили. — Говорил же я, что они космонавтами вырастут!
— Не смейтесь над родительским горем, Михаил Георгиевич! — выговорила ему Надежда Фоминична. Она еще не успела осознать всю степень постигшего ее сиротства и держалась как подобало, по ее мнению, настоящей учительнице.
— М-м? — произнес профессор Кубатиев, оглядываясь на присутствующих. — Похоже, здесь нам абсолютно ничего не-покажут. Аб-со-лют-но ничего!
— Похоже на то, Роберт Иванович! — откликнулась длинноногая доцент.
Доктор Златкин смотрел на Иннины ноги и на саму Инну с каким-то щемящим чувством.
19
И тогда над деревенской площадью, над сельсоветом, раздались далекие детские голоса. Все высыпали на крыльцо и задрали головы.
Прямо к ним из завесы белых перистых облаков летели дети. Тяжело взмахивая уставшими крыльями, Вовка, Таня и Леночка опускались к сельсовету.
— Папка, вот я и вернулся! — крикнул Вовка, опускаясь на траву. Чуть поодаль приземлились и девочки.
Песков умудрялся фотографировать их одновременно всеми своими фотокамерами. Взрослые молчали.
— Вах! — первым нарушил молчание дядя Миша Пантиашвили.
— Вах! — эхом откликнулись горожане, которые успели за полдня научиться у него грузинскому языку.
КРУГ ДЛЯ ОБЕЗЬЯНЫ
Рассказ
Вчера я получил по подписке очередной том «Всемирной энциклопедии». На букву «П». Меня поразило, что в этом томе ни слова не было сказано об Эдварде Пирсоне. А ведь лет двадцать назад это имя еще гремело. Как же! Эдвард Пирсон… Горилла Пирсон! У него была масса поклонников, но и врагов тоже было ничуть не меньше. Его книги становились бестселлерами еще до выхода из печати, а личное знакомство с ним открывало любые двери…
И вот — забвение.
Я познакомился с ним незадолго до его гибели. Долгие часы проводили мы с ним в беседах, в спорах. Порой я его ненавидел, порой мне казалось, что я начинаю его понимать. Но в те годы я был еще слишком молод и глуп, чтобы постичь в полной мере ту Идею, которой Пирсон служил всю свою жизнь. Потом я понял. Но неужели я был единственным, кому открылась истина? А если нет — то почему не стоят сейчас на всех перекрестках золотые памятники Горилле Пирсону… извергу Пирсону… спасителю человечества? Почему энциклопедия, самая полная в мире «Всемирная энциклопедия», не сочла нужным уделить ему ни строчки? Или просто они не смогли простить ему той Ошибки? Его Идея была Ошибкой, а Ошибка — Спасением. Не слишком ли это сложно? Но наш мир таков, какой он есть, во многом благодаря Пирсону.
Именно эта мысль заставила меня взяться за перо. Я не писатель и до этого не пробовал свои силы в литературе. Не знаю, что у меня получится: рассказ, эссе, биографический очерк, научная статья… Да, наверное, это и не так важно. Просто слишком мало уже осталось в живых людей, которые лично знали Пирсона. А ведь их нельзя забывать, тех, кто служил лжи ради правды и злу ради добра. Как Эдвард Пирсон…
Летний вечер. Масло. Холст.
Тлеет ржавый свет заката.
Это сумрачный некроз
Неба в пятнах лиловатых.
Рыжей сажей дальний лес
Пересыпал кромку неба,
В чащу Эреба и крепа
Свет ушел из этих мест.
Никнет бурая трава
У дороги кривобокой.
Тень последняя легла
В акварельные потеки…
Из юношеских стихов Эдварда Пирсона
Горилла Пирсон смял окурок в пепельнице и щелкнул рычажком. Экран телевизора затуманился и погас. «Легко им болтать! — подумал он с неожиданной злобой. — Разводят дебаты, а дело стоит». Он отложил в сторону пульт и вынул из пачки новую сигарету.
— Бэби! — крикнул Пирсон в темноту. — Принеси зажигалку!
Из сумрака в углу родился дымчатый дог, постукивая когтями по паркету, подошел к хозяину, вложил ему в руку «ронсон» и растянулся возле кресла. Ладонь хозяина легла псу между ушей, дог поднял лобастую голову, и глаза их встретились. «Стареет», — подумал Пирсон, затянулся сигаретой и, закашлявшись, бросил ее вслед за первой.
— Пора спать, Бэби. Будем спать.
Пес поднялся и вернулся обратно в сумрак. Пирсон устроился поудобнее и поехал следом. Кресло-коляска тихо лязгнуло, задев за косяк, когда Эдвард выводил его в гостиную. Теперь его мир ограничивался первым этажом виллы. Спал Пирсон на широком, обтянутом обезьяньими шкурами диване. Этот диван — память о начале его дел, о молодости, о Камеруне. Только память, пыльные шкуры да прозвище Эдварда Пирсона остались от камерунской гориллы. Пыль, шкуры да тщательно скрываемая от всех тоска.
Пирсон попытался вспомнить, как выглядели гориллы. Но ничего, кроме косматого квадрата туловища, в памяти не возникало. А морда была обыкновенной, обезьяньей. Эдвард попытался придать ей выражение сапиенса, но почувствовал — не то. Память лгала ему или мстила за то, что человек вот уже столько лет обманывал свою память.
«Природа мстит человеку», — вспомнились ему слова Сида Тальони. Пирсон подкатил кресло к дивану, как мог расстелил простыни и, неуклюже перевалившись на ложе, заворочался, устраиваясь поудобнее. Потом зажег ночник и раскрыл книгу. Не читалось. «Может, не стоило выключать телевизор перед выступлением Андрея Карионова? Хотя что нового могут предложить русские? Сидеть и ждать, пока Круг распространится на весь континент? Ждать, пока к тебе придут и перегрызут тебе глотку?» И снова под его закрытыми веками закачался на кривых лапах мохнатый квадрат и оскалились клыки, блестящие от потеков слюны. Чертит в воздухе плавную кривую отлетевшее в сторону мачете. А клыки все ближе… ближе…
Неожиданно Пирсон вспомнил давно забытую деталь, которая в ту ушедшую минуту показалась ему странной: от камерунской гориллы не пахло зверем.
Но это был зверь.
Бэби. Серебристая тень на спине обезьяны. Возня, короткий всхлип и обмягшая туша у ног.
— Спасибо, пес! — сказал тогда Пирсон возбужденному схваткой догу. — Это здорово, что ты не струсил!
А тот, вывалив розовую лопату языка, устало улыбался хозяину.
— Нет, Эдвард! Я не верю, что это просто обезьяны! Они покрыты шерстью, они походят на обезьян — это правда. Но они изготавливают себе орудия и оружие, они разговаривают на языках местных племен. На шести человеческих языках, Эдвард! И от этого не отмахнуться. А ты знаешь шесть языков? Они свирепы. Но и это скорее не звериное, а человеческое качество. Одно из двух: или это — новая порода гомо сапиенс, или… или это сама Природа мстит человеку! Мы обязаны найти ответ. Я пойду в джунгли и узнаю. Пойду один и без оружия, как парламентер. Я просто не верю, что они хотят этой войны. Я им объясню…
— Не ходи, они убьют тебя…
Из последнего разговора Эдварда Пирсона с Сидом Тальони.